С водой у меня особые отношения.
Дорога к реке - бегу, как и в детстве. «Люблю тебя!» - кричу чистоводной, вбегая на мост и, распахнув всю себя я, кружу обнимая. Мне в ответ ход задумчивый зеркальный проявляет страничку детства: увлекла однажды в свои воды шестилетнюю «почемучку». Знать хотелось непременно: что же созерцают уточки часами головою вниз? Решила заглянуть в мир подводный и я, пока брат копает червей где-то за кустом. Оккупант! Никакой свободы действия при нем. Легла поперек мостика, свесилась, гляжу - разглядываю: водомер скользит, словно по льду; приветствуя, руки тяну. Изящное ПА и он в камышах; следом дернулась я, и булькнула попа моя.
Вздохнула, глотнула… взлетаю и вижу себя: плавненько так приседаю на дно… Красота вокруг, колышется зелень, ракушек полно. Катят воды камешек, чуть не спутала с квакушей, к которым совсем я неравнодушна: люблю их слушать! За деревнею с болота такой несется гвалт по вечерам... Рыбки мелкие уж тут: «любопытство – не порок» - не надумали б пробовать на зуб. Дрогнув замерли на старт пиявки… Скачет кто-то вроде паука, упирается в меня, потоптался и уносит семимильными себя, может на свидание? - против-то течения.
Хватает брат меня за плечи и на берег, выдавил волну. «Задышала, ожила» и рвусь назад: да как он смел! Оккупант. Оплеуха срочная вернула в реальность меня. Слышу тихое «Прости». И на все лето - я не дале вытянутой руки. Тоска... А гладь озерная уж вдаль плыла.
Ой, я ж на тот берег иду. Только шагнула с моста – оглядываюсь на шум: ускоряет свой ход река, взволновав берега, осыпалась где-то земля. Прибавляю шаг. Здесь лучше идти босиком – торфяник начинается, разработан: всюду сушится вынутый торф, топливо населения. Потому и леса здесь богатейшие. А воздух... глотнешь – и здоров.
Вот и гора, уходит в облака; не замечала я ране, что она высока. У подножья кустарник непонятного происхождения, растительность скудная кудрится. Манящей игрой мне казался подъем: шучу я с природой, зову за собой все то, что оставалось уже подо мной. По корешкам и выступам скал босые продвигают все выше, и где отполированные глыбы ветрами, уж меня измотали. Тяжело. Знаю: преодоления – во благо. Надо. Уж вершина видна, но разлом предо мной поперечный. Какой он узкий! Вернуться – не лучше ль? Даже боюсь оглянуться – сорвусь я. Вползаю в каменную щель. Голова – в тисках. Больно! Очень больно. Семь потов, соплей глоток и вольному воля: я на той стороне, на солнечной, праздничной поляне! Пушистый зелени ковер, березки белоствольные с нежною листвой, яблонь цветущих запах медовый. Народ в ярком национальном одеянии. С краю все женщины, мужчины – ближе к центру, где идет какой-то национальный обряд. Высится деревянное божество – зацелован до блеска. Впереди милая девица в исподней рубашке льняной, должно, красавица, коль жребий пал на нее. Русых кос шелка расплетают монашки на недрогнувшем лице; стоит, словно восковая: жива лишь душа, коль льется слеза. Напоминая о небесном, поп молитву поет и, воскурением ладана – святого благовония, привносит в благоухание означенный круг. В тени божества братья в черном, с видом обнаженных рук. Хвороста ворох… О нет! Отвожу я взгляд. Бегу назад. Задыхаюсь. Спотыкаюсь и падаю лицом… на подушку. Душно.
А понятливая Луна, хлопотливо скользит у окна и, время прокрутив в пространстве, являет продолжение сна. Та же поляна. Но те ли березки? - уж высоки, зрелы в сережках, грубее листва, не так бела и кора – в подтеках слез: насмотрелась... пришлось. Канул в лету истукан. В том же порядке народ, лишь в боле скромных одеждах, расступается: идет - шествует баран, с высоко поднятой головой: чистый, белый, в локонах шерсть, поперечно - кольцеобразным рисунком рога… изящным вывертом.
Спасибо, Луна.