А потом упал самолёт.
Самолёт с доктором Лизой.
Как сказал телевизор,
который обычно врёт.
И поэтому - сразу в сеть,
проверять да подробности посмотреть:
что там в западных СМИ
или в ленте у тех, кто близок.
Поначалу: мол, вышла ошибка, и
доктора в списках нет.
Так, красивые сплетни про
"в самый последний момент".
Развенчание сплетен после.
И вот тут переклинило:
кто про загробный свет,
кто гнилую ересь про високосный
(вот же повод для эзотерики,
трамвайный билет).
И уже понеслась:
и злорадство, и плач навзрыд,
И охота на ведьм, палачи, костры,
за любой каламбур от френзоны
глубокий книксен,
что с одной, что с другой
воюющей стороны,
и Шифрин написал коммунальное:
Будьте добры,
заткнитесь!
Если взрослый взял слово,
ждите новый поток цитат.
А вот местные прямо уже: мол, иди сюда!
Ну давай, либеральная сволочь,
если не жалко пейсы!
Всем сумею раздать! - богатырь, кремень.
И ответом по ленте
этот неостроумный мем:
Скорбебесие.
Только тошно не то, что у одних бомбит,
а вот эти вот тихие отклики, вроде:
Спасибо, Вить, -
те, что так легко проникают -
меж блоков - лезвием.
Если б знали вы, - пишет сухая Бэ -
Как же больно мне.
Правда? Тебе? Тебе?!
А давайте её пожалеем. Все вместе.
Ну раз так больно,
что на радостях бросилась это
в Facebook писать.
И опять какая-то чушь про
"на костях плясать"
или - ну, как Божена,
вплетать свои маленькие разборки.
Тут и профи почуяли запах и выпустили клыки,
налепили "нелюди" и прочие ярлыки,
рвали горло себе и за глаза - кадыки,
только вот актёрства им явно
на возмущение не хватило.
Показательно, глупо вслух не назвали имён.
Комсомолец тот даже решил сочинить закон
Глинки-Халилова.
И примазались разные,
впрочем, это, как раз - стандарт.
И ток-шоу вёл туповатый бывший солдат,
у которого, что ни тема - то поле боя.
Но к истерикам в штатном режиме
зритель уже привык
и "невыдуманными историями",
можно сказать, привит.
Так что ящик смотреть
было даже как-то спокойно.
А тем временем сеть выходила на третий день.
Вылезали умники, любители потрындеть:
мол, у каждого правда своя, и оскал, и слезы.
Подводились итоги, но ветки ветвились вниз.
Мироздание шанс нам даёт проредить френдлист, -
ну конечно, фря,
вот для этого с неба и падают самолёты.
А ведь так и есть. Да! Так, черт возьми, и есть.
То бишь вся эта мутная, взбитая круто смесь
из желания посочувствовать
и стремления поглумиться -
журналистика, жизнь, как горячий текст.
Потому что мы все, то есть - поголовно все,
стали в нынешний век
репортеры, фотокорреспонденты и колумнисты,
обозреватели, ведущие "PRO не здесь".
И как следствие, вся эта профболезнь:
в самый точный момент
суметь написать в сердцах, и
я не знаю теперь: прекратить говорить или пусть.
Просто... может быть это какой-то особый путь
извращенной восточной практики созерцания.
Типа:
Дым вылетает в форточку.
Снежинка на кончике волоска.
Пепел падает на подоконник.
В город вошли войска
где-то в далёкой Сирии, где-то на Украине.
А в Пальмире Северной гуляет сезонный грипп,
И жена заболела, и чтобы ребёнка не заразить,
мы торчим с ним вдвоём
на окраине города в карантине.
*
А потом взорвали метро.
Помня предновогоднюю ругань
Я брезгливо три месяца сеть не читал
и не знал про то.
Ни про что не знал ни черта.
Дозвонилась подруга.
А жена, за три месяца ставшая не женой,
в это самое время должна была быть на Сенной.
Я на кухне. У мелкого сон дневной.
А она уже час не подходит, зараза, к трубке.
Оказалось, что взбрендило ей поднаростить ресниц.
Слава богу, что взбрендило,
понял, когда перестал трястись.
И до слез это - счастье - такое
жалкое, мелочное и простое.
И в берлоге. Вечером. С другом. Пришли. Сидим.
Я ему рассказал. Он смотрит, как волк сердит.
А его воротит, как раз,
весь день от таких историй.
Потому что у всех вот эта реакция:
Жив? Ну и славно, - нет.
Ни хрена не славно. Молчим. Заедаем нерв
сигаретным дымом. К пяти, когда ночь поблёкла,
я впервые за долгое время спускаюсь в news,
чтоб увидеть всё то, о чем пели (а сам боюсь):
как достойно мой город держит удар под рёбра.