Леонид Талалай. Глухо так в Диком поле...

Людмила Цурко
                ***
             Глухо так в Диком поле,
             и ни коня, ни воли.
             Туман обложной стоит,
             из моего пьёт шелома
             воду Донца и Дона.
             Спит душа и не спит.
             Думает думу бессонную.
             Оврул мне не свистит,
             и не видно конца полону.

             Вскрикнет птах в камышах,
             и, наблуждавшись ярами,
             как из глубокой ямы,
             завоет волчья душа,
             поднимаясь всё выше в гору,
             аж пока не выроет в небе нОру.

             Почувствовав в сердце иголку,
             вдруг позавидую волку,
             что в темень над миром сирым
             увидел, где нору вырыть.
             Имел бы волчьи очи,
             завыл бы среди ночи,
             и свил бы себе кубло,
             так уж противно, обидно
             на свете, где правит быдло.
             В Хамло вырастает Хома!
             И нету просвета. Нэма!
   
    
       А над степью туман, туман, туман,
   в ярах, потом к селеньям ползёт на коленях,
   нагнувши голову к долу, целует вербам подолы,
   клубится, растёт, наваливаясь на степь, и уже -
   над панами пан - аж по Горловку всё туман,
   а из Горловки на лиман перекатиполится бусурман,
   во все стороны отовсюду то горбатым ползёт верблюдом,
   то средь луга копною сена, натомившись,отдыхает,
   то, поднявшись, плывёт, как дым, что забыл, когда был молодым,
   и где он родился, и когда над каким поднимался краем,
   Ни костра своего, ни золы - ничего не знает.
   Отовсюду и ниоткуда на сёла ползёт, на поля,
   приминает высокие травы от Изюма и до Полтавы.
   И уже наползает на Киев по река трёхглавым Змием...
   Поднял Святой над ним копьё, конь копытом о землю ударил
   и застыл - перед ним не Змий, а приблудная здесь отара,
   разбрелась аж по горизонт, улеглась на траве под лесом...
   И в раздумье склонился Георгий, обхвативши копьё руками.
   А туман, обложивши Киев, вроде всем уже очи выел,
   вроде всем заложило уши, и ни слуху уже, ни духу,
   только туман, один только он, и даже набатный звон,
   как в проруби, плавает, и ступают тихо-тихо,
   будто разносят лихо, осторожно подковы,
   и не слышно ни Святослава, ни его Золотого слова.

             Ещё глуше там, в Диком поле,
             и ни коня, ни воли.
             Только туман стоит.
             Оврул мне не свистит.
             Спит душа и не спит.
             Меряет в тёмном поле
             думою шлях до воли.
             Неслышно плывёт Донец,
             камыш качает, вконец
             смывая сонную тину.
             Шуршит неустанно камыш,
             в палатке нарушив тишь.    
             Превозмочь бы
             лихую годину...