Дождь говорливый раскрывал объятья,
но я дождливых ласк не принимал.
Он говорил, что дождь и люди — братья,
конечно, врал.
Какие братья, родственники, если
всего меня от головы до пят
он поливал под радостные песни
весь день подряд.
Ему — забава, смех, аттракционы,
а мне — бежать и прятаться. Собор
Казанской Божьей Матери иконы
глядел в упор.
Дождь догонял и говорил, и мучил
манящей песней невских перспектив,
чтоб я запомнил, так, на всякий случай,
его мотив.
И чтобы я когда-нибудь, далёкий
от этих вод и набережных сих,
припомнил вдруг его по-братски лёгкий
дождливый стих.