Июньский зной. Жужжание осы,
кружащейся над ложечкой варенья.
Пощипывая редкие усы,
ты пишешь мне в альбом стихотворенье.
Мой юный сероглазый рифмоплёт,
взращённый на Гюго или Жюль-Верне,
не знаешь ты, что мир погрязнет в скверне.
Последний летний зной. Последний год.
А после будет всё: и чёрный лёд,
и красный снег, и белый пепел с неба
и сгинешь ты, как будто бы и не был,
мой юный сероглазый рифмоплёт,
и покосится на погосте крест
расшатанный неласковым норд-остом.
А ведь и у тебя был тоже остров.
Но у судьбы в руках чугунный пест.
И кто за что, и кто чему виной,
историкам не разобрать — а нам-то...
На голове прелестная панамка,
кленовый листик в книжке записной.
Ты написал: « Настанут времена,
когда возлягут лев и агнец рядом.
И мы забудем пули и снаряды,
да и само понятие «война»»
Мой юный сероглазый рифмоплёт,
альбом ещё хранит летящий почерк,
а возле ног твоих на камне прочерк
и в головах сирени куст растёт.
А помнишь ли душистую сирень,
дурманящую нас в беседке дачной,
где ты сидел, альбом озадачен,
и осами жужжал июньский день?