Он хватает свой меч. За ним полыхает лес.
Впереди только кровь и грязные рвы траншей.
Столько было ушедших от пропасти до небес,
Что и боль-то, по сути, не чувствуется уже.
Твёрдый шаг, за спиной война раскрывает пасть,
Даже и не война, а Ад, обращённый в кровь!
Грязь повсюду – на латах, на сердце вот тоже грязь.
И стоит он, настолько величествен и суров,
Что трепещет трава, и вода обращает бег,
И трещат от натуги камни, чернеет взгляд.
На войне не положено долго любить, скорбеть,
На войне не положено также смотреть назад.
Обернёшься, и – миг – обрастаешь болотным мхом,
Обвивает плюща ядовитого стебелёк.
Если нынче от крови не выдохнуть, что потом?
Превратится ли в змей широкая вязь дорог?
Обернётся ли смрадом чистый в грозе озон?
Он стоит, зажимая в ладони горячий меч.
Солнце льётся тускнеющей каплей сквозь листья крон,
Опускаясь на разворот богатырских плеч.
Столько было дорог, не пройденных и глухих,
Так хотелось бы, но война, ножевые, вонь.
На верхушке горелой берёзы огонь затих,
Подступая уже с абсолютно других сторон.
Кровь горит, пузырится, и вспыхивает трава.
Он стоит непреклонно, в ладони зажав свой меч,
Тяжела, горяча свинцовая голова.
И уже не спасти, не вытолкать, не сберечь.
Остаётся смотреть, как редеют его ряды,
Как огонь пожирает мёртвых, рычит как волк!
Он стоит, поглощая копоть, золу и дым.
Беспробудно несчастен, безудержно одинок.
Это просто война. Таких будет ещё, увы,
Не одна и не две, а тысячи. И огонь
Будет также порхать по кронам у головы
И лизать очерёдно то шею, а то ладонь.
Но пока он стоит. И меч у него в руке.
Пока копоть и кровь ложатся на землю в грязь,
Будет сумма погибших, и зарево вдалеке,
Будет тёмное солнце, капли на стебельке.
Будет также война безудержно ширить пасть.