Сына ждала домой и выпекала хлебы,
Ровно горел очаг, солнцем искрилась даль...
Что-то толкнуло в грудь, будто разверзлось небо,
В сердце вошла тоска, острая, словно сталь.
Бросила всё из рук, выбежала на площадь,
Где раздавался свист жалящих плоть бичей...
И по стене сползла выщербленной на ощупь,
И проглотила соль, текшую из очей.
Чем оскорбил он вас, радующихся скопом,
Тех, кто кричал "распни" гулко, до хрипоты?
Пахло от палачей тяжким звериным потом,
Плотники-мастера плотничали кресты.
Тихо брела в толпе, тенью другим казалась,
К сыну прильнув душой, не осязала явь.
А над Голгофой темь мраком ночным сгущалась...
Мы до сих пор тот мрак одолеваем вплавь.
Матушка, будь щедра к детям убийц народа,
Дай им напиться вновь крови сыновних ран!
Властвует на земле Каинова порода,
Только никто из них на небеса не зван.
***
...И стали делить Его синий хитон и рубаху,
Кидая вверх кости. Какая завидная ткань...
Сандалии стёрты, дорожным подёрнуты прахом,
Нужна ли кому эта старая пыльная рвань.
И нервно смеялись, Его обсуждая страданья,
Тщедушен, а вот же, допёр Он свой крест до холма.
Спросить бы Его, опоздал ли с "Отцом" на свиданье,
Иль может быть, смерть Его просто лишила ума...
И так развлекались, пока не сморило от влаги,
Оставшейся после нежданно обрушенной мглы,
Ушли и забыли, - для казни не нужно отваги, -
Они лишь исполнили, стало быть, вовсе не злы.
Лишь ночью, во сне, извертевшись на каменном ложе,
Оставшись с невиданным знаньем один на один,
Шептал незнакомые смыслы: "Помилуй мя, Боже!"
"Прости меня, Боже!" прощённый Им, сотник Лонгин.
***
Знаю, моё дитя, мне ли по силам раны,
Но я могла б делить страхи твои и боль.
Мы бы ушли с тобой вдаль, помолившись рано,
Чтоб не досталась нам скорбная эта роль.
Сердце моё в огне, - алый кусочек плоти,
Душу мою возьми, пусть полетит с тобой...
Плач мой застыл в груди на неокрепшей ноте,
Крик мой свернулся в ком, крест стал моей судьбой.
Стражи твои не спят, но подождём до ночи.
И, наконец, прижму вновь я тебя к себе.
Ты для меня живой, мой дорогой сыночек,
Слёз моих хватит смыть след от твоих скорбей.
Ну же, открой глаза, я в твою смерть не верю,
Я тебя так люблю, что не достанет слов.
Я отдала бы жизнь, чтоб возместить потерю,
Чтоб не покинул ты мой одинокий кров.
Что ж ты молчишь, сынок, холоден и недвижен?
Страшно до самых пят, лёд заступил огонь...
Ты погубил себя ради дворцов и хижин,
Ради всех тех, кто гнал Бога из сердца вон.
***
И ввергли в гробницу омытое тело,
И камнем огромным заделали вход...
Лишь ветер пустынный свистел оголтело,
Да мошек настырных плясал хоровод.
Ушли неохотно, молясь и стеная,
Забыв повседневность и горе познав.
Казалось, разлито от края до края
Оно, на долины окрестные пав.
И тускло светило небесное око,
Слезливо мерцала хрустальная даль,
И не было времени, не было срока,
Чтоб матери плачущей сгладить печаль.
Прекрасная в счастье, поблекла от скорби, -
Состарили белые пряди волос.
И две её спутницы плакали обе,
Не пряча от мира безудержных слёз.
И чистые слёзы трёх женщин катились
В оплавленный жаром небесным песок...
И грешного мира деянья продлились,
Хоть только что умер за грешников Бог.
***
Он вошёл и сказал:"Хватит плакать, я жив, поглядите!"
Но Фома усомнился и в раны стал тыкать персты.
Мало было ему воскрешений и прочих событий,
Отличимых от прозы людской и мирской суеты.
Коротка временная константа судьбы человечьей,
Удержать в голове невозможно подвижную речь.
И в течение жизни своей, до прискорбья овечьей,
Не умеем мы праведность духа в сознанье сберечь.
Не насытится плоть, не закончатся алчность и зависть,
Не престанет боязнь уронить свой презренный "престиж"...
Только в райском саду наливается соками завязь
Для вина, пред которым навряд без Христа устоишь.
Это будет вино настоящего Божьего гнева,
Поднесённого тем, кто нарушил заветы Отца.
И не станет плевел среди нивы людского посева,
И не будет вовеки, Иисуса хулящего, рца.
***
А пока суд да дело, конь Бледный терзает копыта,
Мертвецы зарывают повсюду своих мертвецов,
И ползёт в алтари племя проклятое каинитов,
И дымится от крови их жертв свежевырытый ров.
Предают патриархи Того, Кому служат во храмах,
Но Ему ли они возносили допреже хвалы?
Пышен чертополох, сад украсив надменного Хама,
И прекрасна печать еретической папской буллы...