Жил да был сапожник. То ли умерла у него жена, то ли её никогда и не было, да только жил он один-одинёшенек на самом краю деревни, и выходили окна его избы прямо на реку.
Раз сидит сапожник, сапоги на заказ шьёт, песенку напевает да в окно поглядывает. И видит он: плывёт по реке бревно-не-бревно, лодка-не-лодка, да только что-то сверху шевелится. Выскочил сапожник из избы, бросился в воду, ухватился за плот, да к берегу вытянул. А на плоту том два мальца лежат: у одного волосёнки тёмные, глаза светлые, улыбается ишь, да в ручонке дудку сжимает; а у другого волосы светлые, а глаза глубокие с искринкой, да только то девица оказалась, сперва не понял сапожник, потому как в руке она зеркальце держала и зайчиком солнечным прямиком в глаза ему слепила.
Отнёс сапожник мальцов тех в избу, парня Альтогом назвал, девочку Иль-ми, что на тамошнем языке означало "зеркальце", и стали они жить потихоньку, правда потихоньку не особливо получалось, потому как ребятишки больно шустрые оказались. И прошло так время немалое, подрастают уже детишки, отцу своему названному помогать всё более научаются.
Да видно не судьба оказалась такую жизнь дальше длить: поехал раз сапожник на ярмарку и не вернулся. Злые языки говорили: утоп в реке сапожник, да тела его никто не видал, а гаданьем заниматься -- пустое это дело. Повадились дети к реке ходить, на воду смотреть: течёт река -- другой берег далёк -- не видно что там -- ива или ольха над водой склоняется -- плачет что ли?
Вышли раз дети к реке поздней ночью, и увидели они лунную дорожку от берега до берега, и звук какой-то им почудился: будто играет кто далеко-далеко на дудочке, голос такой протяжный, а дорожка сама будто луной-зеркальцем пущена. И поняли они тогда, что судьба им на тот берег плыть. Отвязал Альтог чужую лодку, нашла Иль-ми в кустах вёсла, оттолкнулись они от берега, да поплыли по лунной дорожке.
Только доплыли они до середины реки, как заходит луна за чёрную тучу, ветер страшный поднимается -- волны гонит, в лодке течь открылась, а где -- не понять, потому-что не видно ничего. Испугались дети, заплакали, стали отца своего звать, матери-то они не знали, а тут вдруг запрыгивает к ним в лодку здоровенная рыбина, и говорит им человечьим голосом: спасу я от смерти неминучей, да только один из вас со мной за это пойдёт. Пошептались дети, погоревали, а что делать -- согласились.
Ударила хвостом рыбина, и всю воду из лодки обратно в реку выплеснула, ударила в другой раз -- спала у неё с хвоста одна чешуйка -- и прямо к дырке в днище лодки пристала, ударила в третий раз -- и выпрыгнула за борт. Делать нечего: прыгнул следом за ней один из детей, а другой дальше поплыл. Тут и луна из-за тучи вышла, и ветер стих.
Долго ли, коротко ли: идёт Альтог по незнакомой земле, всему дивится, и встречаются ему три кошки об одном хвосте -- ступают важно, глядят нежно, шкурки мягкие да пушистые -- одна зелёная, другая белая, а третья -- незнакомого цвета. Обратился к ним Альтог вежливо, пожелал удобной дороги, приятного отдыха, а в конце разговора спросил: ищу я отца своего, не видали ли?
Это который зайчиков солнечных пускать любит, да на дудке играть -- знаком такой -- зелёная кошка отвечает -- да не найти тебе его без помощи. Ты с нами ласков был, белая кошка говорит, подскажем тебе, где помощь эту найти. Ступай вон на ту гору, и жди там -- авось помощь-то и придёт. Да возьми клочок моей белой шерсти, дунь на неё, когда уж совсем невмоготу станет.
Отправился Альтог на гору, шалаш там построил и стал ждать, на дудочке поигрывать, да так играл он завлекательно, что звери и птицы тех мест сами к нему приходили, да подкармливали кто чем мог. Однако истомился он постепенно, и пришёл день, когда шёрстка белая очень уж нужна стала. Дунул он на неё, и возникло в воздухе облачко, и на облачке как бы виденье какое, пригляделся Альтог, и сердце его будто расплавилось от радости: увидел он, что идёт Иль-ми по горной тропинке, в одной руке у неё зеркальце, и поёт она песню про глупую рыбу Балуню, а в другой руке держит она клочок зелёной шерсти.
Бросился Альтог вниз по тропинке, глядь, а вместо Иль-ми поднимается ему навстречу Незнакомое Что-то. И понял Альтог, что пришла ему пора сыграть свою главную песенку. Всё было в этой песне: и лунный свет на реке, и шелест травы на ветру и все-все, с кем был он счастлив -- сапожник-отец, Иль-ми милая и люди из их деревни, и что-то было ещё в этой песне, но что -- Альтог не знал, только улыбался и играл себе на дудочке. Село Незнакомое Что-то на камень у тропинки и стало плакать, а в каждой слезинке весь мир отражается, чистый такой, сияющий. Поплакало Что-то и говорит: знатно потешил ты меня, Альтог. Возьми одну мою слезу да ступай с миром, а куда -- сам решишь. Поблагодарил юноша, да и пошёл вниз к реке.
Встретил он вскоре Иль-ми, взялись они за руки, а когда взялись -- увидели, что сами они словно из света солнечного да лунного сделаны. Засмеялась Иль-ми, рассказала как Балуню зеркальцем напугала, на спину ей села, так до берега и добралась, а та всё щурилась от лунных-то зайчиков, всё скрипела от злости своими чешуйками, да где ей вред-то взять?!
Протянул Альтог на ладони слезинку, взяла её Иль-ми, подержала на ладони, и обратно вернула. И запели они вместе песнь, и бросил Альтог чудо-слезинку высоко в небо, и поплыли вокруг них узоры-не-узоры, а вроде туман какой. Засмеялась Иль-ми, нарисовала пальцем на тумане отца-сапожника, и появился он перед ними в образе дерева дивного: вершина его непонятно где, листья словно бы ветром к воздуху пришиты, а цвета они разного, но всех более -- незнакомого -- такого же, что у третьей кошки был. Как зашелестело дерево, как заволновалось -- весь мир замер, стоят Иль-ми с Альтогом, и радость посреди них стоит.
Очнулись они в своей деревне, возле своей избы, стали они там жить-поживать, пшеницу сеять да урожай собирать. И был урожай этот всю их жизнь знатен, -- люди дивились, а секрет прост -- над землёй своей они шерсть зелёную кошачью, что Иль-ми в подарок получила, разбросали. А когда состарились они -- к реке ушли, и никто их больше не видел, только иногда щегол-однолет на земле свой следок оставит, а люди думают -- чудо.