ГЛАВА ВТОРАЯ
С чего начну главу вторую?
Ума никак не приложу.
Напрасно думаю, хожу,
У тёмной ночи сон ворую,
Пишу, черкаю, вновь пишу.
Начну с того как нас встречали
И по степи раздольной мчали
Машины с пыльным ветерком.
А мы смотрели неустанно,
Всё было ново так и странно –
Всё степь и степь, и степь кругом.
Я тот же путь проделал длинный.
Но где же повести герой?
Да будет среди нас такой!
Герой студент! Герой целинный,
Как виноват я пред тобой!
Сейчас я в ход пущу улыбку
И сразу выправлю ошибку.
Его я имя поскорей
Вам назову и не сердитесь,
Друзья мои, а улыбнитесь –
Он не Татьяна, он Сергей.
Как я он ветреный повеса.
Бывает изредка угрюм.
Когда он полон разных дум,
Тогда похож он на балбеса.
Его не трогает ни шум,
Ни поварихи голос зычный,
Всё в позе мрачной и привычной
Сидит пока его любя,
Не стукнет кто – нибудь игриво.
Тогда он вскочит торопливо
И вскоре уж придёт в себя.
Он был хороший мой приятель
И впечатлениями дня
Охотно забавлял меня.
К тому неплохой писатель,
В нём много юного огня.
В нём был порыв чистосердечный,
Когда весёлый и беспечный
Стихами сыпал перед сном.
Порой плохое настроенье
Его вводило в помраченье
И он ходил как старый гном.
Вот вам герой, друзья. Отныне
Вы уж не скажите, что я
Писал лишь только про себя.
Он в первый день был на машине
И мне восторга не тая,
Он рассказал как шофер дикий,
Лихач отчаянно великий
Машину по степи гонял.
И на неровностях дороги
Ещё как уцелели ноги
Он удивлялся и не знал.
Он мне сказал, тряхнув задорно
Своей лохматой головой :
«Я как на скачке верховой
Взлетаю, падаю покорно.
Швыряет с силою такой,
Что мои ноги были выше
Подчас самой шофёрской крыши.
Потом мы прибыли на луг.
Машину сеном нагружали
И так беспомощно устали,
Что я сейчас не чую рук».
В тот первый день студент желаньем
Работать, как огнём горел.
Со всею страстью налетел,
Работал пылко, со стараньем.
Он и спешил, он и сопел.
Но для всего нужна сноровка.
Работать бережно и ловко,
Не тратя понапрасну сил
Он не умел. Лил пот ручьями,
Круги вставали пред глазами,
Он задыхался, воду пил.
Болели руки, ныло тело,
На коже нежной и сухой
Мозоль – плод жизни трудовой
Сидел сперва осиротело
И ждал, когда взойдёт другой.
Но неудачное движенье
И не дождавшись подкрепленья
Он лопнул. И студент берёт
Тремя лишь пальчиками вилы.
Набравшись мужества и силы,
Наверх, натужась, подаёт.
А солнце жжёт неумолимо.
Куда – то скрылись облака.
Зовёшь напрасно ветерка,
Не освежит, порхая мимо
И воспалённая рука
Стирает пот. Но он ручьями
Течёт, встаёт перед глазами.
И вилы страшно тяжелы,
И копны плохо поддаются,
До верха трудно дотянуться!
Мы так беспомощно малы!
Но солнце жаркое склонилось,
Смягчился жар его дневной.
В прозрачный сумрак и покой
Всё в мире тихо погрузилось,
Всё наслаждалось тишиной.
Закончив первый день работы,
Забыв печали и заботы,
Студенты рады тишине,
Живительной ночной прохладе
И как малютки в детском саде
Сидят на лавке по стене.
Один Сергей с серьёзным видом
Лишь ходит тихо взад – вперёд,
Себе приюта не найдёт.
«Не будь ты мрачным инвалидом!
Чего тебе не достаёт ?»
Спросил его я удивлённо.
Он обернулся и смущённо
Спросил – могу ли я совет
Ему подать довольно сложный,
Но чтоб потом я непреложно
Хранил молчанье и секрет.
«Вот если б вдруг тебя пленила
Своей чудесной красотой,
Улыбкой искренне простой
В душе нежданно возродила
К ней отклик нежный и живой.
Как стал бы чувством ослеплённый,
В неё безудержно влюблённый,
Её внимания искать.
Ведь знаешь ты! Скажи скорее,
Что б мог с надеждой и смелее
Свои искания начать.
Не по душе мне промедленье.
Я волокиты не терплю,
Но ведь не бухнешь ей – люблю
И жду я вашего решенья,
Сказать вас – да! У ног молю».
«Нет, так не надо ,мой влюблённый
И жаркой страстью опалённый!
Открою я простой секрет.
Не будь ты с нею постоянен.
Ей в первый день скажи, что ранен
Глазами, ясными как свет.
Потом на день забудь, что с нею
Ты вёл какой – то разговор,
Будь весел, говорлив и скор.
Не раскрывай свою затею
И не бросай влюблённый взор.
В душе поднимется волненье
И самолюбья огорченья.
Так будет женский нерв задет.
Будь в поведении отличный
И ты в душе небезразличный
Наверняка оставишь след».
Летели дни своей чредою.
Уж месяц быстрый пробежал.
Но жар по по-прежнему пылал,
Непоправимою бедою
Посевам тучным угрожал!
Боялись, что хлеба созреют,
Но в срок убрать их не успеют.
И весь богатый урожай
Прекрасной золотой пшеницы
Растащут суслики и птицы!
Вдруг повезли нас на Курсай.
Курсай – кочевное селенье.
Среди степи раскинут он.
Шалаш из сена да вагон
Легко вмещает населенье
И то – в уборочный сезон.
В другое время- одинокий
Стоит не низкий, не высокий
Шалаш из сена. А кругом
В степи раздольной ветер свищет,
Напрасно человека ищет,
Далёк его отсюда дом!
Но вот ожило всё в пустыне.
В безлюдный и забытый край
На тот прославленный Курсай
Нас « притащили» на машине.
За нами трактор вёз комбайн.
Потом приехало их много.
Был сразу дан сигнал « Тревога!»
И грянул бой за урожай.
Но мы невольно изумились,
Когда во всей красе открылись
Поля пшеницы. Дивный край!
Куда ни взглянешь – море злата
Легко волнуется, шумит,
Переливается, блестит
В лучах румяного заката
И небо слабо золотит.
Могу ль забыть тот вид раздольный!
В красе сверкающей и вольной.
Он и сейчас передо мной
Без всякого труда всплывает
И снова чувства вызывает
Своей немеркнущей красой.
Но вижу хмурится читатель
И скажет с грустной добротой:
«Всё пляшешь ты пред красотой,
А ведь забыл, пустой писатель,
Что это труд людей большой.
Ведь год назад здесь степь лежала,
На солнце знойном выгорала...
Но повторяться не хочу –
Ты описал про это диво
Довольно верно и красиво».
А что же я? А я молчу.
Хоть рано солнышко восходит,
Но всякий раз удивлено,
Когда среди полей оно
Комбайны грузные находит
И в них уже зерна полно.
Всё те ж привычные картины –
Снуют безудержно машины,
Везут комбайны трактора,
За ними стройными рядами
Ложатся копны будто сами,
А на току растёт гора.
Свершив над нами путь обычный,
Садится солнце в поздний час
И видит, щуря светлый глаз,
Что из картины той привычной
Всё неизменно и сейчас.
Наш стан скучает опустелый,
Перед плитою закоптелой
Уныло ходят повара.
Мешают кашу поварёшкой
И, зло размахивая ложкой,
Ругают всех – уж есть пора.
Их лица хмуры, закопчёны,
От них услышишь звонкий смех,
Когда обед имел успех,
Но суп порой пересолёный
Гримасу вызывал у всех.
Тогда голодный и сердитый
«Чужой» с улыбкой ядовитой
Кольнёт за их плохой обед.
И, огорчённые словами,
Они, поникнув головами,
Уйдут - и их несчастней нет.
Но очень редко так бывает.
Обычно же обед таков,
Что комбайнёрам мало слов,
Их так питанье восхищает.
И отвалившись от столов,
Они бегут тропою торной
Почти на край степи просторной...
Я девушками восхищался,
Я просто их не узнавал.
В Москве их неженками знал.
Откуда пыл такой в них взялся
И твёрдой силы скрытый вал.
В простой измазанной одежде
(Не в той, в какой ходили прежде)
Они работали как все.
Сердца их горячее бились,
И лица смуглые светились
Лучами в подлинной красе.
Садилось солнце за степями.
Вдали, вдали, где славный Дон
Пылал зажжённый небосклон
И солнце мерными шагами
Сходило на желанный сон.
При расставании печальном
Оно, блеснув лучом прощальным,
Зажгло уступом облака.
Но вскоре луч последний скрылся
И серым сумраком покрылся
Небесный океан слегка.
Я вижу вдруг, лицом сияя,
Ко мне торопится Сергей.
Улыбка ровно до ушей.
( Что значит юность золотая -
В расцвете увлечённых дней!
Когда душа совсем свободна,
Не очерствела, благородна,
Когда в ней скрытой фальши нет.
А сам находится во власти
Одной горячей чистой страсти
И есть взаимность и привет ).
«С тобой давно мы не встречались.
Ну, расскажи же мне скорей
Чем вы в потоке этих дней
На дальней ферме занимались
И как дела идут у ней».
«Вопрос поистине целинный,
Такой же скучный, как и длинный.
Тебе я мог бы рассказать
Всё в трёх словах, но я в ударе,
В каком – то непонятном жаре –
Меня сейчас не удержать».
Итак, мы сено скирдовали.
Стояла страшная жара.
И мы уж с позднего утра
В тени под сеном отдыхали.
Когда обеда шла пора
Мы очень плавно поднимались,
В пруду занюханном купались.
Съедали нехотя обед
И снова, дохлые, лежали
И лишь тогда мы оживали,
Когда слабел палимый бред.
Откуда только брались силы?
На стог стремительной чредой
Тележки пухлою горой
Ложились и наш вид унылый
Исчез с бездушною жарой.
И также утром до восхода,
Когда приятная погода
Мы нажимали, но лучом
Горячим солнце опалило
И сердце как кувалдой било,
Мы в тень ложились нагишом.
Потом попал я на копнитель.
Работал с радостью большой.
Ведь знаешь ты, что всей душой
Я всякой техники любитель,
Но оказалось, не такой.
Огромный гроб набит трухою,
Гремит, болтаясь, под тобою,
Как будто ямы и бугры
Со всех полей к нему сбежались.
Все части сильно накалялись
От той безудержной жары.
Перила были по колено.
Стоял я с вилами в руках
Как твёрдый воин на часах,
Пихал солому или сено,
Когда мы были на лугах.
Копнитель часто забивался
И нижний люк не открывался,
Солома шла и был аврал.
Тогда я, вспомнив юны годы,
Когда нырял в речные воды
В тот гроб нырял и всё спасал.
Ты знаешь новый вид искусства,
В котором равного мне нет?
Акробатический балет
Так тонко выражает чувства,
Каких ещё не видел свет.
Ударник лучший – мой копнитель.
Ты, знаю, музыки ценитель
И не побьёшь меня сейчас,
Когда скажу, что трактор скрипка,
А саксофон – свисток был хлипкий,
Мотор комбайна – контрабас.
Вот мой оркестр. Я – исполнитель.
Меня бросает – я лечу,
Но падать - очень не хочу.
Тогда цепляюсь за копнитель.
Лишь вилы верные схвачу
Ничто меня не опрокинет,
Куда ухабиной ни кинет,
В руках надёжнейший баланс.
Но вот соломой всё забито
И саксофон свистит сердито.
«О, опустись!» - пою романс.
Ах, всё напрасно! Люк заело.
Здесь начиналась беготня
И выкрутасы из меня
Достигли высшего предела.
По пояс опустился я,
Толкаю глупую солому,
Зову и молнию и грому!
Она зависла! Страшный час!
Здесь гибель жертвы неизбежна!
И жертва прыгает прилежно,
В соломе исчезает с глаз.
Трагикомедию простую
Я очень славно завершал.
С соломой медленно съезжал
И сцену уж теперь пустую
Под тихий шорох покидал.
Потом неспешно поднимался.
Всегда я сильно удивлялся –
Куда легла моя копна!
Там ряда не было в помине,
Почти всегда по - середине
Лежала, пышная, она».
«Ну, хватит уж, поэт несчастный,
Я сыт рассказами вполне.
Но как ни странно к болтовне
Мой слух не внемлет, безучастный.
Ты рассказал бы лучше мне
О той хорошенькой девице.
А то о сене и пшенице.
Меня чем вздумал удивить.
Мы пусть на сене не бывали,
Но кукурузу копновали,
Что может необычней быть».
«Ты хочешь знать твою науку
Я в жизни применил иль нет?
Да, применил я твой секрет,
Но сам в тот день такую муку
Я испытал, что белый свет
Тогда я страшно ненавидел.
Она близка, но я не видел
Её лазурные глаза.
А в них призывным мягким светом
Светились сами небеса.
Она со мною благосклонна,
Проводит изредка досуг
Не в окружении подруг,
А на одной вершинке склона,
Где я оказываюсь вдруг.
Там вместе гальку собираем,
Глубокомысленно болтаем
О математике, луне,
Об урожае, о погоде,
О предстоящем третьем годе,
О муравьях и войне».
Сергей умолк. Всё в нём светилось
Каким – то внутренним огнём.
С печальным я смотрел лицом.
«Вот так – я думаю, свершилось –
На свете больше дураком!
Влюбиться тотчас ! Как же можно?
Потом ещё неосторожно
Свои мне чувства поверять
Способен только сумасшедший
Иль сердце верное нашедший,
Что мне из этих двух принять?»
«Я вижу кислую улыбку,
Тебе я, кажется, смешон.
Быть может, сделал я ошибку,
Что дружбою соединён,
Я рассказал немножко страстно,
О том, что чисто и прекрасно.
Да так сейчас не говорят!
У нас сейчас язык жаргонный,
Нелепый, глупый, монотонный.
И обо всём уже подряд.
Хочу я жить душою полной,
Работать страстно и любить,
И всё отвергнуть и забыть,
А не ходить с душой безвольной
На жизнь прекрасную скулить.
Хочу душою отдаваться
Всему, за что мне в жизни браться
Придётся, может быть на миг
И чувств под маскою холодной
Не прятать за игрой бесплодной
И не убить навеки их.
Ну, что же смейся беспричинно!
Я всё сказал и ты теперь
Уж верно понял, что за зверь
Перед тобой стоит картинно
И в душу открывает дверь».
Но я молчал совсем смущённый,
Немножко страстью, удивлённый ,
С какой , он это говорил.
И вспоминал я дни былые
И неудачи молодые
И понял – прав во всём он был».
Вывозят хлеб. Курсай пустеет.
Всё меньше на току гора.
Здесь с предрассветного утра
Немало грузчиков потеет,
Потом потеют шофера.
Визжат пронзительно машины,
Горят от напряженья шины,
Но хлеб безудержно идёт
В заготзерно - по назначенью.
Есть стимул радостному рвенью –
За хлебом ведь и наш черёд.
Уже испортилась погода,
Нависли хмуро облака,
Которые издалека,
Несёт преглупая природа.
Но жизнь беспечна и легка,
Хотя студенты всё одели,
Что только тёплого имели.
Работы кончены давно .
Пустеет ток осиротелый,
А шалаше, закоченелый
Народ горюет, что темно.
Дороги вспучились, поплыли.
Машину и не ожидай!
Так был отрезан наш Курсай
От ферм, которые кормили.
Теперь, ребята, голодай.
Ещё постигла неудача –
Насквозь промокла наша «дача»,
Шалаш из сена. По утру
Мы , полумокрые, лежали,
Смеялись, сохли и дрожали
И призывали вновь жару.
Два дня преострых ощущений
Прошло уже и был момент,
Когда отчаялся студент.
Нахлынул мощный рой сомнений,
А должен есть интеллигент?
Ведь он какая – то прослойка.
Быть может и без пищи бойко
Он может жить? И проживёт-
На ферме думает начальник,
Пред ним стоит калач и чайник,
Он, отдуваясь, чинно пьёт.
Но не скучал народ незлобный.
Собравшись в тёмном уголке,
Где было суше, чем в реке
Часами хохот бесподобный
Звучал оттуда и тоске
Нигде уж места не бывало,
Всё населенье хохотало.
(Как вспомню, тоже хохочу)
Была ль тогда причина смеха?
Что за свирепая потеха?
Всем не понять и я молчу.
Но вот на тракторном прицепе
Нас повезли. Прощай, прощай,
Привольный и родной Курсай,
Прощайте, необъятны степи,
Орлов да ветров вольный край.
К концу идут мои записки –
Посильный плод моих трудов.
Студент уже домой готов,
Собрав одежды, ложки, миски,
Устав от разных вечеров,
От всей сумятицы прощальной.
Сидит он пред дорогой дальней
Средь ночи мрачной и сырой,
Мечтая пылко на перроне
О человеческом вагоне,
Залезть на полку и домой.
Мечтам невольно я предался.
Воображая край родной,
Друзей далёких, город мой,
Я шёл один и наслаждался
Последней ноченькой степной.
И позабыл я жизнь степную...
Мне жизнь, забытую иную
Представил полумрак ночной.
И мир далёкий и желанный
Всплывал мне в дымке, многогранный,
Встал, как в сказке пред мной.
Противный дождик тихо крапал,
Черна была ночная мгла,
Бездумно тишина легла,
Казалось, мир бессильно плакал,
Что так природа не мила,
Что всё прошло... Где вечер дивный?
Где лунный свет мечтам призывный?
Где тёплый, мягкий ветерок?
Ах, всё прошло! Уж осень пала,
Студёным ветром задышала
И дождь безудержно потёк.
И снова дунул ветер злобный,
Сильнее дождь заморосил
И я уж ноги уносил
В вокзал прескучный, неудобный,
Но голос вдруг остановил.
Среди кустов во тьме ненастной
Звучал взволнованно и страстно,
Он с вдохновением читал
Стихи достаточно плохие,
Но недостатки их лихие
Своею страстью искупал.
Мне не хотелось быть нескромным,
Здесь любопытствовать нельзя.
И вот, поверьте мне, друзья,
Я удалился. Местом тёмным
Для вас оставлю это я.
И лишь прибавлю потихоньку,
Вас, отведя совсем в сторонку,
Что этот голос мне знаком.
Но больше всё. Я ни полслова.
Уже к отъезду всё готово
И паровоз зовёт гудком.
Я написал в надежде тайной,
В надежде робкой и немой,
Что может быть студент случайно
Прочтёт записки в час пустой.
И быстрый рой воспоминаний
Его на крыльях унесёт
В те дни хороших начинаний,
Где сердцу юному – полёт.
(Осень 1956года)
Примечание
Сергей работал на копнителе. Это – бункер на колёсах, в который падает солома из комбайна. Нажимая педаль, откидывалась крышка днища и задняя стенка бункера. По замыслу солома должна сама сползать по стерне. Иногда она сползать не желала, и тогда Сергей прыгал в бункер и своим весом способствовал её удалению.