Дед спозаранку встал, колготится. Инструмент плотницкий да тёс подбирает для латания прорехи на крыше сеновала,. Пора и мне с печи. Где поддержать, что подать. И байки его послушать. Молока кружка, с картохой ватрушка, да на двор к деду.
Дед меня увидел:
- А ну-ка, внучок, пошукай в сараюшке короб с гвоздями, да к сеновалу снеси.
Нашёл, отнёс. А самого прям страсть разбирает, так охота дедовы байки про сотворение мира послушать. Не выдержал. Прошу:
- Деда, расскажи про Боженьку. Уж больно интересно, как он всё это сотворил.
- Э, внучок, как тебя заело! Учёны-то люди сколько лет спорят меж собой, откуда это наш мир пошёл. И чем дальше они двигают науку-то, тем больше сходятся во мнении, что весь мир наш бескрайний сотворён из ничего.
- Деда, как это из ничего? Бабушка вчера горевала, что не из чего ей пироги печь: муки - ни мучиночки. «В ларе, - грит, - нет ничегошеньки».
- Ну, бабкиной беде мы поможем, вот прореху на крыше залатаем, да съездим на мельницу. Привезём бабке муки.
А про «Ничто» да «Ничего» или, как бабка говорит: «Ничегошеньки», особый разговор.
Проходили вы в школе такую циферку как ноль?
- Проходили, деда. Так, она пустая, как дырка от бублика.
- Верно, внучок, да не совсем. Припиши-ка нолик к единице, и будет уже не «один», а «десять». Головастые были арабы, когда тако свойство у этой дырки от бублика разглядели. А ежели ты любое число на ноль умножишь?
- Так ноль и будет.
- Проглотит, значит, нолик число любое, как крокодил в Занзибаре любую живность и не поперхнётся. А про деление я уж и не говорю. Пробовали, говорят, делить единицу на число, стремящееся по своей величине к нулю, так за голову схватились: такие агромадные числа получаются!
А в Царствии том у Бога – в Ином бытии – этих ничегошенек, как гороху в стручке, а может и поболе. Никто, ведь, не считал. Некому кроме Бога их было считать.
Взял Боженьку одну ничегошеньку в свою ладонь, дохнул на неё, чтобы ожила, значит, она.
Помнишь, как ты полузамёрзшего воробья домой принёс, да отогрел в своих ладошках, дышал на него, чтобы поскорее он к жизни возвратился?
- Да, деда, помню. А как он потом по избе летал, любо-дорого смотреть. И как-то потеплело в душе.
- Вот так и ничегошенька в его царстве оживать стала. Она, ведь, как семя весной в том-то ином царстве в рост пошла. И ладно так пошла, потому как Дух-то Святый, Благой.
Из неё-то, из этой ничтегошеньки и всё наше бытие пошло, да и близняшка его небытие.
- Деда, а что это за штука такая «небытие»?
- Ну, внучок, это совсем просто. Ты вчера дров принёс, чтобы бабка пирог нам с тобой сгоношила, а вернулись с покосу, а дров-то уже и нет, в огонь да золу превратились, зато пирог на столе. Смогёшь ты, эти полешки обратно вернуть?
- Так как же их вернёшь, если они ещё днём в печи сгорели!
- Вот то-то и оно. Ушли, значит, полешки-то твои в небытие. И никак их не вернуть. Понятно, внучок, сказываю?
- Понятно, деда. А вот завтра… его ещё нет. Так что, оно, деда, тоже небытие?
- Тоже да не тоже. В прошлом-то ты ничего изменить уже не можешь, а мы завтра, коли вёдры будет, поедем сено ворошить. А можем и на речку за карасями сходить. Вот, как решим, да кака погода будет, такое наше завтра и будет.
- Точно, деда. А мне ещё хотелось с ребятами в чижика поиграть.
- Вечерком и сыграете, какие ваши годы!
Ну вот, за разговорами мы и крышу на сеновале подлатали. Будет сено сухим лежать. Будет что бурёнке с коником зимой жевать.
- Деда, а что дальше было?
- Об этом, внучок, в другой раз. А сейчас коника во двор выводи, да хомут с упряжью подай. Поедем не мельницу. Привезём бабке муки.