В конце 80-х годов прошлого уже века мне довелось стать непосредственным свидетелем такого события, которое не смогу забыть никогда. Я тогда работала продавцом в продовольственном магазине. Ещё живы те, кто помнит, насколько скудным был ассортимент тогдашних торговых точек. Голодать не голодали, но за вкусняшками ездили в столицу. Так вот, однажды то ли решением военкомата, то ли ещё какой инстанции, но поступило распоряжение о раздаче бесплатных продуктовых наборов ветеранам Великой Отечественной войны и труженикам тыла. Были составлены подробные списки и к нам в магазин завезены дефицитные на тот момент продукты. Несколько дней мы раскладывали их по красивым пакетам под бдительным присмотром представителя власти из числа администрации посёлка. И этот день наступил.
7-го мая где-то сразу после открытия к моему отделу потянулись старички. Рапортуя по-военному, называли фамилии, расписывались, благодарили за протянутый увесистый пакет и уходили. Рабочий день уже подходил к концу, когда вдруг произошло то, ради чего написаны эти строки.
Работая почти на автомате, я неожиданно обратила внимание на тревожно неестественную тишину, возникшую у прилавка. Подняв глаза от списков, посмотрела на небольшую очередь ветеранов, пытаясь понять, что случилось, но, как показалось, ничего особенного не было. Однако я здорово ошиблась.
Тот человек стоял где-то в середине - четвёртым или пятым как от начала, так и от конца очереди, когда в отдел вошёл ещё один мужчина с орденскими планками на пиджаке. Тихонько поздоровался с тем, кто был впереди него и вдруг заметил того, о ком сказано чуть выше. Немедленно подошёл к нему со словами:
- И ты посмел прийти сюда? Осмелился встать с нами в одну шеренгу?
Слова звучали раскатами грома среди ясного неба. Все, как один, расступились, и эти двое оказались лицом к лицу, глаза в глаза. Тот молчал, а обвинявший пока не понятно в чём только что вошедший, обратился уже непосредственно ко мне:
- Дочка, отдай ему мой паёк, пожалуйста!
И, развернувшись, собрался уходить.
- Я отсидел срок за свои ошибки! Искупил свою вину, слышишь ты? - не выдержал первый.
Тот обернулся на голос и, подойдя вплотную, прошептал:
- Искупил, говоришь? Может быть, Родина и простила тебя… Она мать… Может быть, забыл бы и я… Но как ты сумел искупить вину перед Сашкой Ромашиным, Иваном Максимовым, Петькой Погорелых?
Он хлестал его наотмашь фамилиями и именами, перечисляя нарочито громко и чётко, не сбиваясь, без заминки.
- Они, что, с того света к тебе приходили? Но даже если, то уж, наверное, не для того, чтобы простить… Вспомни-ка свой хохот, когда ты с немцами жрал сало на телеге, запивая шнапсом, сопровождая колонну пленных. А потом… Неужто ты не вздрагиваешь каждый год 20 апреля, а? Забыл? Так я могу напомнить, как ты построил 20 человек (по одному за день) в одну шеренгу и, глядя каждому в глаза, хладнокровно нажимал на курок, целясь точно в лоб, посерёдочке, приговаривая: вот и ещё одна красная звёздочка горит… Горят, горят те звёздочки, и никогда не погаснут — тут ты прав оказался! А вот на твоей могиле осиновый кол со стыда согнётся пополам, не вынесет… мразь…
- Откуда ты…
- Откуда я всё это знаю? А я был там… двадцать первым…
И с этими словами ушёл. В полнейшем потрясении мы, кто слышал обвинительную речь фронтовика, просто онемели. А тот, кто стал всему причиной, молча протянул мне свой паспорт, поставил подпись, взял пакет и пошёл прочь… И вот тогда я окончательно утвердилась в мысли, что у предательства нет срока давности, нет и не может быть прощения. Простить, означало бы встать рядом, уподобиться, допустить. Никогда и ни за что во веки веков!