А день-то был чудесный. Совсем не февральский – тихий, солнечный, со скромным морозцем градусов в двенадцать, с пухлым снегом на полях и на деревьях и бледно-синим куполом небес, накрывшим все наши окрестности и отразившимся в тенях под деревьями.
Я, наконец-то, выбрался на лыжах в лес. Поднялся на небольшую горку между двумя глухими заборами – садового кооператива и психдиспансера, который по привычке все звали Домом престарелых. Так вот – забор садового кооператива всё ещё тянулся прямо, а «диспансерный» - резко отвернул влево. Туда же, только не так резко поворачивала и лыжня. Повернул и я, оставив прямо за спиной начищенный пятак солнца. Справа, за полем, где летом сажали картошку «хозяева» этих участков, чернел еловый лес, перед которым садовый забор поворачивал направо – к югу. Передо мной, на середине поля, была развилка: прямая лыжня уходила в просеку, ведущую через лес до самого Долгого моста, а отворот направо приглашал туда – за поворот забора на трассу, которую мы зовём «пенсионерской». Обе лыжни были достаточно красивы, но по лыжне прямо были заметны сегодняшние следы, видать прошли по ней совсем недавно, а на «пенсионерскую» не заглядывали, похоже, со вчерашнего дня.
Я притормозил. Надо было решить – хочу ли я с кем-то встречаться. Пока я рассеянно раздумывал, мои ноги, или лыжи уже повернули направо. Ну, что ж, значит я выбрал опять-таки одиночество. Пройдя поле, повернув ещё раз направо, я скатился с горки вдоль торцевого забора сада и выскочил на развилку: вправо – опять же вдоль забора, к гаражам, откуда начиналась «пенсионерская» лыжня, или влево – в глубь леса, по горам, по долам, километров десять кружок. Я, понятно, повернул влево, и начал подниматься по лыжне. Слева от лыжни угрюмо чернел лесной массив, справа – некогда было поле, которое уже сплошь заросло берёзками, да топольками. Как обычно, ветер и снег на этом пространстве понаставили множество довольно причудливых снежных фигурок. Правда при освещении сбоку-сзади многие из них выглядели плоскими, но, пока я не спеша брёл вдоль этого поля, нашёл-таки пару подходящих для съёмки. Мой фотоаппарат, вынутый из кофра, благодарно обфыркал их несколько раз, прежде, чем спрятаться обратно. А я – поднявшись на горушку, повернул вслед за лыжнёй чуть налево и отошёл от прогала, Продолжая подниматься по более пологому склону, шёл я теперь уже сквозь старый еловый лес. Если у полянки и берёзово-тополиных зарослей был слышен галдёж воробьёв, да пересвистывание синичек, то в лесу стояла какая-то насторожённая тишина, изредка прерываемая мягким шорохом от падения снежных комьев с еловых лап. Над лесом кружилось несколько пар ворон, но, почему-то молча. Они кружились над одним местом, как будто высматривая что-то там - в глубине леса.
Место, над которым они кружились, было, как мне показалось где-то рядом с лыжнёй, по которой я не спеша катился. Но я не встревожился и даже не заинтересовался сначала, а просто отметил про себя: вот скоро увижу, что их так привлекло. Потом уже проплыла слегка встревоженная мысль – а вдруг там какое-то падшее животное, ведь вороны – они падальщики. Но ей на смену пришла другая мысль: а почему тогда вороны не пытаются спикировать, ведь если там добыча, её надо тотчас же присвоить, или, хотя бы попытаться это сделать. Но ведь нет – не пикируют, просто кружатся парами над одним местом, к которому я постепенно приближаюсь.
Вот впереди и слева очередная прогалина – лоскут земли, отвоёванный у леса. Прогалина так же изрядная: шириной метров сто и длиной с километр, зарасти, однако, не успевшая. Похоже, что именно это привлекло внимание вороньей общественности: примерно посредине – кольцевая гора почти во всю ширину прогалины. А внутри этого кольцевого вала что-то ярко бликует в лучах солнца, как будто верхушка капли ртути, чуть-чуть возвышается над гребнем.
Меня сразу кинуло в испуг: это явно что-то «не наше»! Ой, что-то будет! И, сразу же проснулось любопытство: ой, а что это такое? Пока эти две эмоции боролись во мне, я успел подбежать к самому валу и попытался, подпрыгнув, заглянуть через него. Увы, росточка моего не хватает! Что делать? Попробовал подняться на лыжах наискосок склона вала – тоже увы: осыпается снег, я в него проваливаюсь, и вот – уже стою по пояс в сугробе. Эх, прокопать-то нечем! Может попробовать продавить его? Скинул лыжи, освободился от палок и попробовал. Дело пошло. Правда очень медленно. Склон-то снаружи пологий, а снег – сыпучий, ничем, кроме своего веса не скреплённый, и я постепенно оказался внутри сугроба. Пришлось вспомнить навыки строительства тайных ходов, накопленные в детстве! И вот, раскачиваясь, расширяя таким образом проход я, наконец пробил тоннель и весь в снегу вывалился внутри кольцевого вала.
Прежде, чем встать и отряхнуться, я глянул, а куда меня занесло – мне показалось, что наружу снежного кольца. Честно говоря, не знаю, на чём было основано это моё ощущение. Я был внутри кольцевого вала и передо мной, примерно посредине, лежало нечто, постоянно меняющее свою форму, будто кто-то изнутри пытался вырваться сквозь стенки округлого мыльного пузыря, метра три диаметром, с зеркальным покрытием. Я вскочил. Пузырь, раскачиваясь, тем ни менее, оставался на одном месте и… постепенно уменьшался в объёме! Уменьшался и размах метаний его обитателя. Минуты через три передо мной обретался странный предмет: по форме – нечто похожее на полупустой бурдюк из овечьей шкуры без меха, стоящий на сухой траве (вот как разметало снег!). Верхняя часть его была похожа на морду тюленя, или, скорей – мумми-тролля из мультфильма о Муммидоле, только глазки его были закрыты так плотно, что и следов их не было заметно. Странно, но ноздри и складочка рта были довольно ясно выражены. Ниже этой «морды», в районе плеч, к его телу были приставлены трубки, миллиметров пятьдесят диаметром – как лямки рюкзака. На вид они были мягкими, да и на ощупь – тоже (как я определил позднее). Нижняя часть у этого предмета (существа?), имела форму полусферы – к ней-то снизу и прикреплялись трубки – лямки. Пока я это всё разглядывал в полном обалдении, процесс преобразования, похоже, закончился. Передо мной стоял… пожалуй, что рюкзак, пухленький, в меру наполненный, по-видимому тяжёлый, со странными лямками-трубками, но всё же рюкзак. Самое странное – он уже не блестел, как мыльный пузырь, а имел фактуру и цвет материала моей лыжной куртки – голубого капрона. На что-то это мне намекало…
Оставалось решить: подчинюсь я этому намёку, или нет. И то, и другое было как-то привлекательно: не понятно с какими намерениями этот рюкзачок мне подкинут и что в нём – если что-то опасное для нашего мира, то, может быть стоит оставить его здесь – от греха подальше? А если нет – как скажется пребывание на морозце на его содержимом, а вдруг повредит? А если возьму и понесу, а вдруг это повредит мне, да и нам? В-общем – «проглема» - как говаривала некогда моя тёща. И решать-то её придётся. Причём без всякой дополнительной информации – взять её негде. Так, рассудим логически: товар уже у нас на Земле. Если я его оставлю здесь – я ни за что не узнаю, что с ним будет дальше и чего он нам принесёт. Если я его возьму и принесу домой – я, в какой-то мере, скажем визуально, могу контролировать превращения рюкзака. Правда, сомнительно, чтобы я смог понять суть этих превращений и степень их опасности, но всё же…
Так, находясь в растрёпанных чувствах и мыслях, я обнаружил, что уже держу рюкзак в руках и пристраиваюсь, как бы его взгромоздить на спину. Весу в нём оказалось изрядно – кило пятьдесят! А вдруг он радиоактивен? А у меня и проверить-то нечем! Ладно, взялся за гуж… Понёс. Сквозь снежный вал я прошёл как бульдозер, продавив изрядную канаву. Добрался до лыж. Как-то бы не потерять равновесие – вставать с этаким грузом, да на лыжах, будет весьма затруднительно. Но, как-то обошлось. Дальше пошло уже несколько полегче – по укатанной лыжне, да немного под горку. Но потом горка стала круче. Скорость нарастала. А рюкзачок-то – как приклеенный, не шелохнётся, управляться с ним не так-то и трудно. А уж ветер свистит в ушах. Как я прошёл поворот – и не заметил, правда он не был крутым. Вот там – за спуском, после поля со снежными фигурками, там поворот на девяносто градусов, и сразу в подъём! Как-то я справлюсь! Скорость-то чуть ли не сверхзвуковая!
Да нормально! Я просто пролетел этот поворот и помчался далее вдоль забора – к гаражам! Инерция, набранная мной и моей ношей, плавно вынесла нас к подъёму перед гаражами, затем к самим гаражам, и затухла уже на пешеходной тропинке. Можно снять лыжи и дальше топать пешочком. Признаться, это было так же достаточно тяжело, особенно спускаться с некрутой, но длинной горки, по Горького. Пару раз я уж прицеливался упасть, да как-то удерживался на ногах. Всё это меня изрядно утомило. Поднявшись на свой третий этаж, отомкнув дверь, пристроив лыжи в уголке, я, тут же в прихожей, шлёпнул рюкзак на пол, и сам шлёпнулся рядом – на банкетку – ноги меня уж больше не держали.
Когда моя ноша коснулась с некоторым ускорением пола, сферическое дно его немного уплощилось, и откуда-то изнутри послышалось какое-то возмущённое хрюканье. Но, сразу же за этим, ничего не последовало, и я спокойно закрыл глаза. После такой пробежки, да ещё с утяжелениями, не грех было и задремать.
Сон мой длился недолго. Так мне показалось, по крайней мере. Но, когда я проснулся – рюкзака передо мной не было. Я долго сидел на банкетке, тупо мотая головой и соображая – а не приснилось ли мне всё это. Чтобы проверить, пришлось мне встать и на негнущихся ногах прошествовать к углу, где притаились лыжи, пощупать их – они были сухими. Интересно: ещё, или уже? Но прояснить этот вопрос не дали!
Заиграл дверной звонок, и кто-то от полноты чувств забарабанил в наружную дверь. Пришлось срочно ковылять к ней моими негнущимися ногами и открывать, а то ведь – сметут! За дверью оказался сосед – встрепанный, раскрасневшийся, потный, в-общем, как после небольшой драчки без членовредительства. Он поднял на меня выкаченные и покрасневшие глаза и с чувством проорал:
- У меня сейчас Сын родился! Долгожданный! После двух девок! Прямо дома! Я – помогал! – и он кинулся к следующей двери, распространять эту весть дальше. Его сообщение прервало цепочку моих полусонных рассуждений, и включило другую – а почему дома?
Через некоторое время, за которое молодой папаша обежал все доступные квартиры соседей и порадовал их своим сообщением и вернулся ко мне, он сумел достаточно внятно изложить весь ход исторического события (после того, как мы слегка взбрызнули случившееся коньячком). Молодым папашей его, конечно, назвать несколько оптимистично: в их семье уже есть две дочки – шести и трёх лет (как он уже всем и сообщил!), так, что он – папаша со стажем. Следующая дочка должна была родиться недели через две – три, поэтому они и не торопились ложиться в родильное – планировали поехать в Березники – мол, там и почище и персонал поопытней. Сегодня с утра ещё никаких признаков процесса не замечалось, как вдруг…
- Понимаешь, я начал собираться, как и ты – пробежаться на лыжах, был в прихожей, осматривал лыжи, ещё успел услышать, как ты тяжело поднимался по лестнице после прогулки, открывал и захлопывал двери. Потом тишина. И в этой тишине – свистящий шёпот жены: Вадик, у меня, похоже, началось! Я побросал всё и тут же вызвал скорую! Они приехали неожиданно быстро, мы даже не успели ничего собрать! Бригада ворвалась к нам – как пираты на абордаж корабля с пиастрами! А у жены – уж воды отошли, она в одном халатике, только успела присесть на кресло, как плод уже пошёл! Я его принял за головку! А потом – и на ручки! Сынок! Он глазки открыл (а говорят, что новорождённые – они слепые и первое время глазки не открывают). На меня глянул, да как заревёт! Прямо басом! А волосёнки-то у него – рыжие! Прям, как огонёк! Вот! Их потом увезли. В Вильву. В родильное, понаблюдать, – на этом утомлённый папаша заснул. И чуть не свалился с табуретки. Пришлось ему помочь добраться до дивана и уложить – отсыпаться. Часик он вздремнул, а затем отправился к себе – делать приборочку и отдыхать от всех треволнений.
А я остался один, с этой историей, которая то ли произошла, то ли приснилась мне. Ведь реально, что оставила она у меня – это только сильную боль в мышцах ног, особенно бёдер, да в пояснице. И ещё – ощущение какой-то неосознанной потери и такой же неосознанной надежды. Правда, этим история не закончилась.
Ночью, как только я отложил книгу, которую перечитывал перед сном – «Синий треугольник» Владислава Крапивина, выключил свет и опустил голову на подушку, послышался Голос. Похоже, звучал он то ли из подушки, то ли прямо из моего затылка и был он негромкий, но какой-то глубокий с бархатистыми нотами. Он вещал:
- Во-первых, спасибо тебе за то, что ты для нас сделал: ты сохранил душу живую и помог ей обрести тело! Придётся слегка коснуться нас и нашей истории, чтоб ты понял, как это важно и для нас и для Вас. Мы – народ, путешествующий между мирами, разделёнными мигом времени, а пространственно находящимися в одной точке. Сорвала нас с места и заставила перебирать соседние миры катастрофа, происшедшая по нашей собственной вине – мы не смогли сдержать собственных агрессивных намерений, и ввергли наш мир в хаос войны, в ходе которой уничтожили саму возможность существования жизни. Мы бежали. Из огромного количества миров, встреченных нами, нам не подошёл ни один. И мы вынуждены были оценить уникальность своего, нами и разрушенного, а затем, и каждого встреченного. Долгое путешествие отнимало силы у наших душ и мы были вынуждены найти способ «рассевать» их по одной в каждом встреченном мире. Нас было немного с самого начала, а теперь это была последняя. То, что ты принёс в свой дом, расходуя свои силы было устройством обеспечения энергией спрятанной внутри души. Ей повезло – не пришлось долго ждать возможности внедрения в тело, правда это спровоцировало несколько поспешные роды, но дальше всё у неё будет хорошо. Присматривай за ней, насколько сможешь. И не пытайся потом выведывать у неё что-нибудь о нас – она этого ничего не будет помнить до поры, до времени. А я – кончаюсь, точней, кончается моя программа и скоро вместе с тем ульем, в котором мы путешествовали, я превращусь в чистый кислород, который добавится в атмосферу вашей планеты (как, кстати, превратилось в кислород то устройство, что принёс ты). Берегите свою планету от себя и подобных себе. Прощай! -
На этом голос умолк, а я соскользнул в сон, который был чисто моим, и в котором я был опять на работе – в нашем бюро, причём ещё в том старинном, дореволюционном здании, из которого мы потом переехали. И в старом, и в новом зданиях мы проработали по четыре года, но мне, почему-то снится только первое. Но, к этой истории, правда, это отношения не имеет.
Да, следующим утром, точнее уже днём, я обнаружил ещё одно свидетельство, подтверждающее реальность вчерашнего события: в прихожей, там, где примерно стоял сброшенный мною с плеч «рюкзачок» обесцветился узор на линолеуме – видать под воздействием кислорода, в который превратилось это устройство.
И я стал ждать. Хотя мы ведь всю жизнь чего-то ждём, так что – просто продолжил жить.
А дальше…
День за днём прошла неделя. Я всё продолжал ждать чего-то необычного. Ведь по уверениям врачей, у соседа, кстати его зовут Алексей, должна была родиться третья девочка, а родился мальчик. Вроде УЗИ не могла так ошибаться. Да ещё и мой груз… В-общем, напряжение нарастало.
Прошло ещё дня три. Всё это время мы с Алексеем не общались: он всё был занят приготовлениями к появлению в квартире сына, носился по магазинам, да управлялся с дочками. Ему было не до внешних сношений. А я – бы и не против, да не люблю навязывать своё общество. Вот, только сегодня встретившись на лестнице, на бегу, он прокричал мне, что сынка уже везут из родильного отделения домой. Я тут же повернул свои стопы обратно и засел в прихожей. Признаться я и сам до конца не понял, для чего это я так сделал. Может, хотел встретить вместо оркестра? Не знаю. Но сдвинуться из прихожей я не смог – так и сидел под дверью на банкетке.
Ждать, однако, пришлось недолго, а, может, я опять задремал… В-общем услышал я, как по лестнице идут двое. И, похоже, с громоздкой ношей. Остановились. В соседской двери заскрипел ключ. И тут мне послышалось какое-то лёгкое покряхтывание и хнык. Тем временем дверь у соседа была отперта, открыта, захлопнута… и всё. Сынок вернулся домой. А у меня в этот момент родилось ощущение, будто меня кто-то тёплой ладошкой погладил по щеке. Так началась моя жизнь рядом с чем-то, что можно назвать чудом.
Малыша, которого родители назвали Никитой, я видел не часто, только во время моих и его прогулок, которые совпадали лишь в выходные. И каждый раз он приветствовал моё приближение к его коляске своеобразным звонким покряхтыванием, при этом, правда, не открывая глаз. Он спал. Но я чувствовал исходящий от него поток некоего тепла и, похоже, приязни. Время от времени, видимо, он посещал мои сны. Это происходило так:
Во время моего сновидения, ткань его прорывалась, я осознавал себя лежащим в своей постели, а рядом с моей грудью появлялся небольшой комочек тепла. Тут же я начинал видеть разлитый вокруг свет – добрый такой, розоватый. В нём, как в облаке, качалось пятно какого-то другого света – желтоватого, я понимал, что всё добро, ощущаемое мною, исходит от этого пятна. Но от него исходило небольшое ощущение непонятного мне беспокойства, которое постепенно проходило и заменялось чем-то тёплым, что успокаивало меня и возвращало в мой собственный сон.
Такие «включения» бывали не часто, но с каждым разом становились всё более отчётливыми. Похоже, что мы с Никитой обменивались информацией. Правда, что заключалось в его «сообщениях», и что он получал от меня, я так и не догадался.
Однако, с некоторого «сеанса» стал я ощущать в себе некоторые изменения. Сближаясь ненароком с каким-либо человеком, я начал ощущать его боли, как свои собственные и у меня появлялось желание эти боли устранить. Сначала это чувство было неосознанным и каким-то бессильным, что ли: хотеть-то я хотел, да что сделать, как осуществить желаемое – не знал и не мог.
Шли дни, недели, месяцы. Отшумела робкая, недружная весна, начался июнь. Мои соседи всё так же впятером обитали в полуторке, жили довольно весело – я никогда не слышал, чтобы они ссорились, или просто повышали голос при общении друг с другом, в-общем, жили душа в душу. Всё чаще я ночами «обменивался информацией» с Никитой, правда, всё так же, на уровне эмоций. Похоже, что он делился со мной своим тёплым настроением. Каждый день после этого казался мне более светлым и добрым. И мне было хорошо. Лето, однако, в этом году не задалось – дождливое, откровенно холодное, затянутое одеялом серых осенних облаков. По крайней мере, таким был июнь. Я старался не часто выходить из дома, прогулки совершал, в основном, по балкону (он у меня застеклён), поэтому был лишён возможности встречаться с посторонними мне людьми.
Время шло. Подкатил к нам август. «Сеансы» связи во сне как-то незаметно сошли на-нет, а я это не сразу и заметил. Как-то в один из солнечных, но прохладных дней, когда среди тёмно-зелёной листвы тополей уже появились первые желтинки, я спускался по лестнице со своего третьего этажа и на втором встретил соседку. Она выходила из двери своей квартиры и тоже собиралась спускаться. Я, ещё за лестничный пролёт почувствовал её боль (у неё жестоко болел зуб!) и одиночество. А, подойдя к ней пока она возилась с замком, я уже понял, что мне надо сделать, чтобы вернуть ей здоровье. Остановившись чуть сзади неё, я мягко положил свою ладонь на её распухшую щеку. И тут же буквально увидел источник боли – воспаление внутри десны. Как будто всегда так делал, усилием воли послал внутрь очага воспаления иглу, через которую сжёг очаг воспаления и свежая, здоровая ткань тут же соединилась, захлопнув пустоту, образовавшуюся на месте очага. Соседка лишь чуть вскрикнула. Она тут же повернулась ко мне и тут же затараторила:
- Что это Вы такое сделали? Меня сначала как раскалённой иголкой кольнуло внутри десны… а затем… боль совсем исчезла! А я вот собралась было к зубнику идти – лечиться. Говорят – с острой болью – без записи… А сейчас-то зачем? –
Я ей молча улыбнулся. И мы вместе… пошли по магазинам. Правда мы с ней больше просто гуляли по нашему городку, по плотине над прудом, вокруг завода и говорили, говорили, говорили. Нам обоим нашлось, что порассказать друг другу.
А вот ночью меня одолевали мысли. К примеру – если то, чему я научился – от «пришельцев», то как же они с таким сопереживанием друг друга могли ссориться и воевать? Или сопереживание - это свойство наше, а они только добавили нам способность вмешиваться в нездоровый организм, и «ремонтировать» его? Второе мне представилось более вероятным – вмешиваться в структуру организмов без сопереживания, - тут можно Бог весть что натворить. Заснул я уже под утро. На моём плече бесшумно посапывала моя соседка – зачем нам теперь одиночество.
В сентябре наш сосед – Алексей со всем своим семейством уехал в город Пермь, купив там квартиру. Простились мы с ними тепло, посидев вечерок за общим столом с угощениями. Жизнь продолжается! И основой её как можно более долгого продолжения для нас должно стать наше общее сопереживание.