Пришел домой. Приготовил ужин. Включил телевизор. А там идет «Застава Ильича». Классика первого перестроечного кино. Оттепельного. Шестидесятнического. Молодые еще Евтушенко-Вознесенский-Окуджава, да неотразимая в своей свежей привлекательности тела и души Бэлла, Бэллочка. Ну, это не говоря о самой Анастасии Вертинской. Время надежд. Время любить. Время строить и снова сбрасывать с корабля современности все замшелое, устарелое, условно усатое, как почивший несколько лет до того кремлевский горец, столь ненавистный столичной свободомыслящей молодой поросли строителей светлого будущего. Тиран, что тут скажешь. Да и бог ли с ним, черт ли, хрен ли… Под его водительством победили фашизм? Да ладно, бросьте трепаться! При нем построили все эти Днепрогэсы и Магнитки, ЗИМы-ГАЗы, ЗИСы-ЗИЛы, тракторные и роторные, турбинные, вагоностроительные, танкостроительные, ракетостроительные, трубопрокатные и атомные? Да ладно вам! Ведь все знают, что это ничего кроме, как рабским трудом и штрафными батальонами сволочных подростков и невинных зэков сделано. Рабски-бесплатным трудом их.
Удивительно странный народ эти шестидесятники. Временами забавный в своей наивности. Временами так и не созревший, несмотря на отросшие вторичные признаки выше и ниже губ, ниже горла и выше бедер. Так и не выросший из троцкистских кожанок и кожаных же картузов товарища Льва Давидовича. Черный блестящий картуз с красной звездочкой и круглое, как бабушкины очки Джона Леннона, свердловско-троцкистское пенснЭ. Не-е-е, товарищи, «я все равно паду на той, на той единственной гражданской, и комиссары в пыльных» шлёмах еще заплачут обо мне…
Моложавый и худощавый сын расстрелянного троцкиста, понаехавший в Москву грузинский автор городского романса, почему-то не расстрелянный вместе с отцом и не посаженный заодно с матерью, как и следовало бы ожидать от людоедского режима на одной шестой части суши, гордо сидит на сцене столичного Политеха, прям настоящий горный орел на скале в Пятигорске, с гитарой наперевес. И вслух мечтает вновь и вновь пасть на той единственной гважданской, что изгвоздала, расчехлила и раздербанила старый мир, до основанья его разрушила, а потом вопреки и несмотря на многие факторы и ожидания, переформатировала и воссоздала все то, в чем русские испокон веку мастера. Ведь у нас как и что ни собирай, какие конструкторы-лего ни крути, а всегда получается надежный и просто АК-47. Так и с той единственной гважданской, с ее черными кожанками, черными блестящими картузами и блескучими стеклышками пенсне в дополнение к козлиной бородке отцов-творцов, борцов и агентов межрабпомовского движения им. Парижской коммуны. То есть, империя, как ни крути, как ее ни назови, получилась. Хоть романовской ее реки, хоть джугашвилиевской.
А комиссары не только в кожаных картузах при любовницах – мастерицах французского изыска и солирующих синфонических партий на кожаных блок-флейтах, но и в пыльных шлёмах все так же дружно плачут в ночи и во влажных фантазиях детей Арбата, в снах самоназначенных дворян арбатских улочек и закоулков, детей своих пламенных бесов всемирной революции, где есть у которое начало, но нет у нее никакого конца. Ни ужасного, вообще ничего, кроме ужаса без конца, коим так привычно стращают певцы журчащих ручьев и оттепельно-джазовых струй и весенней, радостной капели. Кап-кап. Цок-цок. Каблучками по булыжной мостовой. Там, где много лет спустя великий художник-акционист, парижский политический убежищник потом прибьет свои причиндалы, сотворив этим перфомансом штуку посильнее, как выразился товарищ Сталин, гётевского Фауста. Хотя сидевший в бакинской тюрьме будущий тиран народов и ненавистный грузино-арбатскому барду своей оспяной рябью земляк мог бы знать, что на тюркском наречии детей Апшерона означает полунемецкое-полутурецкое слово «гёт, ээээ!». Недаром в русском, что немечина, что туречина, один хрен – хитровывернутая заграница. Но земляк своего ненавистного тирана вряд ли был знаком с азербайджанским «гёте». Не говоря уже о его производных. И мы здесь не станем далее развивать эту политкорректную и рукопожатную тему, дабы не попасть под действие закона о пропаганде девиаций среди не достигших возраста употребления алкогольной продукции и голосования.
Но почему же меня упорно тянет поставить две точки над Е-мое, когда я вижу моложавого и с гитарой наперевес Булата Шалвовича, бодренько так тянущего еще не надтреснутым тенорком свое классическое про «комиссаров в пыльных шлемах»? Да потому, наверное, что слово «шлём» гораздо сильнее и выразительнее какого-то там пыльного головного убора, в просторечии, «буденовки» буддет. Ведь когда мы шлём кого-то, придавая ускорение и задавая скорость, центробежный вектор развития и инновации, то это здорово! И не важно, посылаем ли мы на Марс ли, Луну ли, в Караганду и прочие экзотически целинные места, равносильные поиску Грааля сэром Галахэдом и Индианой Джонсом, или же другим подвигам Геракла, особенно на Авгиевых конюшнях. Мы шлём человека туда, куда ни он сам не знает идти, ни куда посылающие его, не имеют точного адреса, ни сама судьба в лице слепых прях-норн, даже не подозревают, что же ждет нашего героя, как в ходе самого путешествия в неизвестное, так и в конце пути и в вознаграждении за упорность в достижении цели. Так что комиссары, пусть и в буддийских калмыкских будденовках с синими свастиками, пусть и в кожаных тужурках и троцкистских пенсне с картузами блестящей черной кожи, все равно носили, носят и будут носить в своих сердцах это наше дружное «Шлём вас, товарищи, куда поандромедистее, в дальние глубины запредельного космоса!». И комиссары в пыльных шлёмах отчалят в дали, к звездам, там…
Хороший фильм «Застава Ильича»! Молодой русоволосый русский офицер, старший лейтенант взобрался на сцену столичного политеха после Окуджавы и Евтушенко. И произнес свою навно-неумелую, рабоче-крестьянскую, как Красную армия, речь. Да, сказал старлей, и Евтушенко, и Окуджава – поэты разные и стихи у них больше хорошие, чем разные, вот только товарищ Евтушенко лично его, и в лице этого старлея, всю нашу армию как-то обделивший тем, что не написал стихов о нашей несокрушимой и легендарной. На что зал молодых москвичей разразился веселым смехом выпускников вузов, которым не грозило мотать три года портянки в РККА, а в худшем случае пройти пару месяцев офицерские курсы при своей военной кафедре. Захлопали и затопали эти молодые и рьяные. Потешаясь над своим сверстником-солдафоном. Как же, станет Евтушенко писать об армии! Хотя пройдет еще несколько лет и поэт миллионов, певец энтузиазма и порыва таки напишет о нашей армии. «Танки идут по Праге…»...
Неумелый, невнимательный, рассеянный, как и его персонаж в «Жене, Женечке и Катюше», арбатский дворянин, сын расстрелянного троцкиста. Пыльные комиссары и их остроконечные, как джонатасвифтовские спорщики по поводу яиц, шлёмы. Сигареты в белоснежных зубах и безотказные чувихи, повисшие на стиляжьих руках, джаз сквозь шипенье и треск радиоэфира. Внимание, говорит Голос Америки! Радио «Свободная Европа». «Немецкая волна». Есть обычай на Руси, ночью слушать «Би-бя-си». Печенье с вареньем. Колбаса и свобода. Фолкнер с ремаркой: «свитер и борода». Журнал «Америка». Глянцевая картинка. Авап-баба-лупа, салуп бэм-бом, тутти-фрутти олл рути!
Полезно иногда пересматривать старые поцарапанные от времени пленки с «#заставамиильича». Вот только сегодняшние двадцатилетние вряд ли поймут всю их прелесть. Несмотря на все потуги детей детей Арбата и самоназначенных дворян с их «Стиляжными» «Оптимистами» и бесконечной «бастурмой», выдавливаемой пенистым кремом из телетьюбика на глаза тающей на глазах аудитории. «Оттепель-оттепель», перестройка, перешедшая в перестрелку, моментальное обогащение одного процента и моментального обнищания 99 остальных. А комиссары в пыльных шлёмах всё не доплачут о своих…
10. 05. 2017 г.