Щедрый август разбит. По дороге уходит с сумой.
Ищет хлеб и ночлег. Поднимает от холода ворот.
На платформе метро мне сегодня поведал слепой,
Что три алчных еврея проникли в беспомощный город.
Заметался фонарь рыжим ангелом в старом пальто:
Монолог до утра начинается раньше, чем в восемь.
Влажный блеск мостовых, шелест стай перелётных авто –
Иудейская осень в Москве, иудейская осень.
Три жреца смотрят вниз с одного из былинных холмов.
Час для жертвы настал, но молитвы лукавы и лживы.
Три гигантские тени скользят по верхушкам домов,
Делят неба кусок, упоённые жаждой наживы.
У кремлёвской стены задремал молодой часовой.
Свой отточенный штык непогоде бессовестно бросил.
Поднимается ветер. Курчавой трясёт головой:
Иудейская осень в Москве, иудейская осень.
Равнодушен Давид. Камень смирно лежит на праще.
Но видны в темноте на залитом дождями газоне
Горбоносый юнец в чёрной шляпе и жёлтом плаще,
Чернокнижник рябой и старик в полусгнившем камзоле.
А за городом сны пахнут дымом и прелой травой.
Отблеск грозной зари на стволах замерзающих сосен.
Очень скоро оттаем, согреемся русской зимой.
А сейчас – пережить. Переждать иудейскую осень.