ПАМЯТИ ВОИНОВ-СТАНИЧНИКОВ
«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5,7).
1
Я помню; Станица в цветеньях медовых,
Где в детских мечтах забывали порой,
Что каждый второй – инвалиды и вдовы,
А значит нечётным был павший Герой.
Я помню; Казачки несли коромысла,
Не расплескав родниковой воды.
Я помню; Отцов, преисполненных смыслом,
Послевоенных, ещё молодых.
Я помню, как двое курили при встрече,
Здоровались, будто чеканили честь...
Один без руки – пустота у предплечья,
«Сурово» прошит и израненный весь.
Другой был с культёй, чуть повыше колена,
Отец трёх невест, садовод Филимон.
Безрукий же, Палыч – охотник отменный,
Пилить и колоть – средь калек – чемпион.
Он ладил одной – за двоих, понарошку. . .
Как цвёл, Филимонов, «мичуринский сад»!
А Палыч! Одною рукой, на гармошке!
Искрился в мехах русских нот звездопад.
Беда инвалидов – где пусто – чесалось, -
У Палыча – пальцы, у Фили – нога,
Да ночью кричали, но самую малость,
Когда добивали в атаке врага.
Все жили большою роднёй – не тужили,
Калиткам не ведом был ключ и замок, -
И конюх, Василий Иванович Жилин,
Нероев, Усенко, Ралло и Зубок. . .
Я помню. . . я вижу, сквозь время станицу,
Там ласточек гнёзда свежи на стене. . .
И нету печали ни в душах, ни в лицах,
Лишь сны не дают позабыть о войне.
И только лишь в мае, напомнив соседу,
Они надевали свои ордена.
Пиджак похоронный – пиджак для Победы
И пили всем миром по чарке вина.
И были равны хлебороб с инвалидом:
Никто не считал, ни медалей, ни ран.
И рАвно любили их Марфы и Лиды,
Лишь вдовы вздыхали, молясь по утрам.
И пели, всегда, обязательно пели -
Как, вдруг, «обломилась дощечка-доска»
И про Хасбулата, про снег и метели,
Когда налетала казачья тоска.
В казачьих станицах издревле калеки,
В почтении, славе, несли этот крест,
Пока не смежались у воинов веки
В смертельных объятиях Навьих невест.
Я помню, ты помни….
2
Я помню другое – бомжей при вокзале,
Гармонь, да тележка – без рук и без ног.
О чём на груди им звенели медали,
На их перекрестьях забытых дорог?
Я помню, ты помни; Отчизна слепая!?
ЧетвертовАнных своих сыновей,
Ещё раз казнила, ничтоже не каясь
И бросила оземь, в мороз, в суховей.
Отдавших последнее, Родины ради,
И руки, и ноги, в чужих ковылях,
Горевшие в танках, в аду - в Сталинграде,
Недо-умирали на минных полях.
Взамен «погоняло» - бойцы-самовары,
Забвенье, безпамять – ни петь, ни плясать.
И плата за подвиг – ночные кошмары,
Да «краник» меж ног – одна радость – посс..ь.
И кто же, героям, судьбу занавесил
Немецкою тайной картин, одеял?
Ведь в каждом убит был Христос и Маресьев, -
Народ не заметил, народ ликовал.
Вдаль письма летели: - ПРОПАЛИ БЕЗ ВЕСТИ.
Плодили статистику павших и вдов.
А жизнь их стекала, смиренно, без мести,
На паперть вокзалов больших городов.
Иуды проснулись в хрущёвской теплыни:
Бойцы разделяли судьбу не свою
И каждый знал песню /поют и поныне/,
«Зачем не погиб я в последнем бою».
Я помню, ты помни; Судьбу Валаама,
Эрзац-лепрозории монастырей. . .
А где-то, в России, всё плакали мамы,
Сочился надеждой их плач из дверей.
А сЫночкам было по двадцать с припёком -
Призыв из Союза, год двадцать второй, -
Горевшие в танках, без глаз синеоких,
Но слёзы текли из провалов порой.
Я помню; Печаль их молитвенных песен…
Простите меня, мои братья-отцы!
Как трудно всё помнить из нынешних кресел?
Кому возлагать покаянья венцы?
Я помню, ты помни….
Дон ст. Качалинская 08. 05. 17
На фото1 – ветераны-станичники из ст.Бороздиновская, инвалиды ВОВ
На фото2 с зарисовок художника Геннадия Доброва – безымянный инвалид ВОВ из специнтерната для инвалидов,
расположенного на Валааме, куда свозили их со всего Союза.