Эпиграф
Третье и последнее
(LE JOUR DES ROIS)
Раз в крещенский вечером...
Жуковский
Полно мне леденеть от страха,
Лучше кликну Чакону Баха,
А за ней войдет человек...
Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый Век.
Я его приняла случайно
За того, кто дарован тайной,
С кем горчайшее суждено,
Он ко мне во дворец Фонтанный
Опоздает ночью туманной
Новогоднее пить вино.
И запомнит Крещенский вечер,
Клен в окне, венчальные свечи
И поэмы смертный полет...
Но не первую ветвь сирени,
Не кольцо, не сладость молений —
Он погибель мне принесет.
Анна Ахматова «Поэма без героя»
5 января 1956
Иосиф
Прекрасное имя ИОСИФ при произношении издавало звук ветра в проводах : ио-ио-иооо, а затем вдруг лопалось: сиффф! и становилось мягким и нездешне пушистым.
Маминого сослуживца звали Иосиф.
«Кааак?» - думала я, -«как можно называть Иосифом простого смертного ? Иосиф – это небожитель, он живёт в металлическом голосе радиодиктора. У Иосифа чеканный профиль на красно-золотых знамёнах и мудрая улыбка на лице, обращённом с плаката.
Никто-никто-никто не догадывается, что он улыбается с палакатов - МНЕ.
Осенью 1951 года я разглядывала профиль маминого сослуживца Иосифа и мне казалось, что он похож на ТОГО, усов только не было, а была застенчивая улыбка мягкого по характеру человека, чёрные волосы кольцами, новый МУЖСКОЙ запах парфюма от гладко выбритых щёк и странно звучащая фамилия. И соседи многозначительно улыбались, а мама нервно защищала его: «Ну и что... пусть... мне это не мешает» Иногда он брал меня на руки , и я вдыхала волнующий запах и замирала от какого-то неизведанного чувства. Мне хотелось быть на его руках ВСЕГДА.
У Иосифа был роман с маминой сослуживицей. Иногда она приходила к нам, и они шептались с мамой, а её сын трёхлетний Вальтер таранил мою кукольную квартирку, и превращал её в руины. Плакать мне запрещалось и драться с ним тоже. Мне было уже четыре с хвостиком, а он был безмозглой трёхлеткой, я и не представляла себе с высоты четырёхлетия, что можно быть таким тупицей. Со своими мамой и бабушкой он говорил на эстонском , мы кое-как понимали друг друга на уровне пинков и толканий. По-фински он не понимал. Я от бессилия громко ревела в подол передника моей бабушки из-за безжалостно вывороченных сундучков с кукольной одеждой и разбросанной кукольной посуды. Вальтер был варваром.
Его мама – мелкозубая блондинка с беличьей мордочкой, обрамлённой влажными химическими кудряшками розовела от шептаний и блестела нехорошими глазками, и отнимала у меня моего Иосифа. Я её ненавидела, а заодно и её увальня Вальтера. Моё чувство к Иосифу было до дна проникнуто горечью утраты и ненавистью к сопернице. Не утешало даже то, что меня он брал на руки иногда, а её нет.
Скоро все заметили моё странное состояние, и каким-то коварным чутьём взрослых догадались о его причинах. По многозначительным взглядам, я поняла, что делаю что-то запретное и стыдное, а также смешное. Собственно, я ничего не делала, а только вздыхала, потому что в ЕГО присутствии у меня катастрофически не хватало воздуха. Воздух застревал, не доходя до лёгких, и мне становилось физически плохо.
Но все подсмеивались и надо мной и над несчастным Иосифом, который испытывал неловкость при мысли, что стал объектом влюблённости 4-летней «женщины». Иосиф перестал брать меня на руки и старался держаться от меня подальше. Я дулась в углу, сдерживая слёзы в его присутствии, и была самым несчастным человеком в компании маминых весёлых сослуживцев.
Все они работали на центральной городской автобазе. Мама была главным бухгалтером, остальные кто счетоводом, кто простым бухгалтером. Иосиф был снабженцем .
Праздники отмечали шумно и весело, хохотали и танцевали друг с другом в обнимку. Меня не замечали, и я часто забиралась под стол со свисающей до пола скатертью и старалась понять смысл разговоров на русском. В нашей семье обычно говорили по-фински. Русский язык был нарядным и громким, звуки рокотали и прыгали в какие-то шипучие углубления, или вдруг поднимались на певучей гласной и сначала замирали. а потом превращались в хохот. На финском языке хохотать было невозможно. Улыбаться и то, надо было саркастически и очень сдержанно. Мама умела говорить и хохотать по-русски, и умела быть центром внимания в своей компании. По отношению к противоположному полу она было очень сдержанна, и романов у неё не было. Всех мужчин она держала на расстоянии вытянутой руки, хотя была хороша собой и в свои 45 лет пользовалась успехом.
Потом была вторая « волна» арестов и мамины сослуживцы уже не собирались вместе. Я не встречала Иосифа много лет, а спросить о нём не умела. Первое время я тосковала и заглядывала в лица проходящих мужчин. Все темноволосые и кудрявые были мною внимательно осмотрены и поставлены на учёт. Его среди них не было. Мама его не упоминала вовсе, и бестолковый Вальтер со своей кудрявой мамой больше не делал набегов на мой кукольный дом.
Наконец, мне исполнилось 18. Я только что закончила среднюю школу, сдала экзамены на аттестат зрелости и ввиду нехватки преподавателя рисования в нашем маленьком городе на севере Эстонии, была утверждена ГОРОНО на эту должность по ходатайству директора нашей школы и нашего преподавателя рисования, который переезжал в другой город и безжалостно оголял штатную единицу.
Я стала работать в школе преподавателем рисования. На меня свалилось три огромных школы со всеми пяти-,шести- и семиклассниками. Всего их было, кажется, 18 классов по 30 – 40 человек. Где-то полтыщи беспокойных подростков, которые остолбенели, когда увидели в качестве преподавателя тщедушного и крайне неуверенного в себе девочку-подростка. Я выглядела в свои 18 на 13-14 и очень страдала от этого. Такой я оставалась довольно долго и когда в 1970 году, бесповоротно беременная, сидела со своим огромным животом и первенцем в нём в ленинградской мороженице на улице Восстания за порцией пломбира, сердобольная женщина за соседним столом стала причитать: «Что же это делается, люди добрые, посмотрите, беременный ребёнок. ..» Все уставились на меня и стали расспрашивать , кто же это меня так обрюхатил... Никто не поверил, что я замужем и мне 23 года. Они решили, что мне ... 12 лет. Было стыдно и страшно. Люди смотрели зло и брезгливо на страшненькую беременную девочку, уплетающую мороженое и не ведающую, что творит.
Мне суждено было ещё раз встретиться с объектом моей любви. Произошло это так.
Я вошла в переполненный автобус и оказалась лицом к лицу, плотно притиснутой к элегантному седому мужчине. Он изумленно улыбнулся и поздоровался. По его несравненно-мягкой улыбке и умному тёплому взгляду я узнала Иосифа. На вид ему было лет 45. Боже мой, какая буря чувств поднялась во мне. Чтобы описать её потребовалась бы Партита D-минор Иоганна Себастьяна Баха. Мы стояли, прижатые друг к другу и таращились не отрывая взгляда. Во мне звучала партита, она звучала так громко, что Иосиф стал медленно покрываться сначала румянцем, а потом стал нестерпимо красным, и глаза у него просили пощады.
И я пощадила моего Иосифа... я сделала вид, что не узнала его:
- «Простите, Вы что-то путаете, да... ошиблись, нет никогда не встречались... бывает...всего доброго... будьте здоровы»
Он вышел, а я осталась слушать партиту Иоганна Себастьяна Баха известную под названием Chakonne.