Никто не пожалеет пьяницу,
когда он мокнет под забором,
на коего собаки пялятся,
и дождь склонился над которым.
А ведь не сразу он, не сразу
до этой жизни докатился,
когда заходит ум за разум
и лужи блеск как воды Стикса.
И он когда-то был моложе,
щедрее был и был кудрявей –
хотя облез с тех пор, но всё же
мы осуждать его не вправе.
В пространстве этом диком жизненном
и в небе, что молчит от крыши,
влекомый вниз инстинктом низменным,
другим освободил он нишу.
Пускай другие процветают
и смотрят на него с презрением,
но всё равно не прочитают,
что видит внутренним он зрением.
Он видит зрением неправедным,
бутылку выпив под сурдинку, -
как много боли в мире каменном.
Он слышит смятую травинку.
А вы его, его не слышали,
когда ещё был человеком:
когда хрипел он – громче, тише ли,
когда мелькал по жизни мельком.