Тесно бабушке и мне,
тесно, сыро, жутко -
мы лежим на самом дне
волчьего желудка.
Заплелась моя нога
в бабушкино платье,
мы в желудке у врага
стиснули объятья.
Переваривает нас
волчий сок едучий
и течёт из наших глаз
слёз поток горючий.
Но мы не унываем в пасти зверя
и стойко сносим нестерпимый зуд,
мы с бабушкою твёрдо верим,
что нас спасут (охотники спасут).
Мать на помощь не спешит,
варит макароны,
пока дочь её лежит
в позе эмбриона.
И отец не может знать,
занят важным делом,
как его старушка-мать
задеревенела.
А охотники в лесу,
лёжа на лужайке,
ковыряются в носу,
травят себе байки.
Но мы не унываем в пасти зверя
и стойко сносим нестерпимый зуд,
мы с бабушкою твёрдо верим,
что нас спасут (когда-нибудь спасут).
Всё не так и всё не то:
волк уснул в кровати,
не спасает нас никто,
не сидит в засаде.
Содрогает храп нутро
волчье крупной тряской,
обманул нас Шарль Перро
со своею сказкой.
Вместо жвачки я жую
красную панамку,
жалко молодость свою
и больную мамку.
Но мы не унываем в пасти зверя
и стойко сносим нестерпимый зуд,
мы с бабушкою твёрдо верим,
что нас спасут (наверное, спасут).
Но конец не так уж плох
в нашей одиссее:
почему-то волк издох
после диареи.
Пережить пришлось нам шок,
неподдельный ужас -
волка заворот кишок
вывернул наружу.
Победила радость страх,
а причина корчей -
оказалось, в пирожках
ливер был испорчен.
Мы вырвались на свет из пасти зверя,
и волк подох, и бабушка цела,
ведь указав на бабушкины двери,
я тем спасла, я тем её спасла.