Неужели не сворачивается пополам и в пыль,
Листок бумаги, или ладно, экран монитора,
Когда забывает рука свет и ширь,
Когда кофе, ночь, ковыль да имбирь,
Теряют вкус и запах и цвет, когда раздора
внутреннего гражданская мировая война,
Где у войск поражающихся на штандарте ворона,
Белая. А у прочего из тёмных тонов неразбериха.
Когда вместо просторного и делового лиха,
Спускается шарик увещевания с неба до дна,
Дегтярным шлейфом протаривая себе дорогу,
Где мёда, признаться, и так то было немного,
А теперь скупая, терапевтическая тишина.
Наверное не сворачивается, и свет не меркнет,
А если судить объективно, то ничего и нет,
Но хочется же, даже в тишине, даже снизу, свет.
Даже в вальсе торфяном, кажется, вдруг воскрепнет
Вот это вот, вы только посмотрите, небольшое,
Желающее рассказать, послушать, разговора
не смеющее представить, но мечтающее. Нет.
Хочет, конечно же, откуда-то с безвкусной гущи,
И слышать не может о том, что вина за погодой,
И рефлексии призмы ломает хуком поставленным,
Отдавая и веру, и надежду, и главное, и свободу,
Подсознательным неприятным опытом наученное,
Не желает ни капли становиться каменным.
И конечно же успокоится, бывших врагов позовёт на чай,
И штандарты опять отнесут на склад, сложат в кучу,
И поднявшись с этих долин самоописания, мучить
Больше себя не будет, и спиной повернётся, "Не скучай",
Покрутилось возле двери подъезда с кодовым замком,
И полно, хватит, вернётся, откроет дверь сапогом,
И забудется запах опаленных кучевых облаков.
Регенерация. Ничего не поделаешь, и задумается, может,
А зачем это мне в голову пришло писать об этом,
Ничего не помню. Как странно. Ни царапины нет, ни раны.
Как обычно горит приближающимся, единственным светом.
Омываются берега расчищенные потоками Праны.
Но это попозже, всему своё время, секретом.
А вот именно сейчас, прошу, выручай.