Исикава, наверное, сам не помнит,
Когда он выбирался в последний раз
Из однушки, чтоб шастать как беспризорник
Средь неоновых улиц в вечерний час.
Для него коридоры глухой квартиры
Превратились в тропинки лесов Дзюкай,
По котором шагая навстречу миру,
Он уходит все глубже в далекий край.
Развлекаясь в компании трех мартышек,
Молодой человек убедил себя,
Что ему не хочется больше слышать,
Как поблизости речи людей гудят,
И поверил сам в то, что ему по кайфу
Одинокая жизнь, но садясь за стол
Постоянно подушку с любимой файфу,
Побледневший от времени ветхий холст
С силуэтом Рюноскэ Акутогавы
Иль гортензии цвета избитых скул,
Называя Введенским тепло их травы,
Он печально кладет на соседний стул.
Исикава мечтательно пишет танка,
Уплетая из чашечки липкий рис,
Представляет, как выйдет из пешек в дамки,
Но, закончив работу, сминает лист
В оригами, чтоб спрятать его за шкафом
Или бросить журавликом из окна.
Так бездарно швыряясь своим талантом
Он останется прежним спустя года:
Все таким же безвестным токийским поэтом,
Не бывавшим ни разу на склонах гор,
Но который десятки стихов об этом
Написал под единый тупой аккорд.
Исикава встает всегда рано утром
И подходит бесшумно к входной двери
Чтоб, глазку прислонясь, ощутить как будто
Фонари полыхают в его груди,
Наблюдая за тем, как на лестничной клетке
Вырастает до боли родной эскиз
Проживающей здесь молодой соседки
И неспешно спускается дальше вниз.
Ее образ, воздушный как птичья стая,
Вынуждает подсматривать вновь и вновь.
Этот хикка о ней ничего не знает,
Но считает, что это его любовь,
А помимо нее ненавидит вовсе
Всех девиц, но при этом всегда готов
Мастурбировать, глядя на милых школьниц,
Закуривших укромно в тенях домов.
Исикаве известно, что страшной мукой
Обернулась для чести его семьи
Эта жизнь отщепенца, и лишь сэппуку,
Вероятно, способно ее спасти.
И, наверное, он бы взошел на плаху,
Но боится упасть, распоров живот,
Не на листья цветущих сакур,
А на рамэна вытекший на пол брод.
20 апреля 2017 года