Изгиб её игрив для рифм,
так лжи не знает логарифм.
Из логова головоног
бездонное постичь не смог….
Изгиб её, как гриб, игрив,
из губ её выходит слив:
так истина не знает слов,
так всё запёрто на засов.
И вот вокзал опять не тот,
и тройка не туда несёт;
и в Трою не идёт Атрид
к жене, а попросту острит.
Как ласково лобзает смерть,
как смете говорит: «Не сметь!»
Как хочет поцелуем смять
и из реальности изъять!
Так бесконечность топчет конь,
так Баху хочется чакон;
так квакает рублём Москва
и так врывается в мозг шквал.
Беда приходит не одна,
за ней всегда толпа видна.
Прощупывая дно потом,
ты понимаешь, что почём.
Как вычурен и чёрен а-
фроамериканец, чья спина,
не знала как трещат хребты,
когда снега с тобой на ты…
Предлог перевернул престол,
расплющу я его перстом!
Так полночь звёздами пестра
при отречении Петра.
Петля Иуды давит дух,
клеймит клиентов повитух.
Потух пожар, пропал Грааль,
пропел петух три раза. Жаль.
Жар этой ночи греет страх.
Аристофан и Аристарх
строку стирают за строкой,
наверно, день у них такой…
Поджечь вновь всё! Где Герострат?!
Зачем вмешался в жизнь Госстат?!
Который только газ растит
и обостряет глаз гастрит.
Зима выходит на перрон,
она покинула вагон.
Опять приехала?! Привет,
наш антипод любых примет!
Примёрзла снова к сердцу ты.
Цикуты мне дают шуты.
Почто шумишь, как бы шутя,
ох, ледяняное дитя!
Как Аве Цезарь смертен, и
не весь я, как не поверни!
Я не могу, как кот, мурчать,
но в силах крупность измельчать…
Так, где изгиб её бровей,
что насвистел мне соловей?
Такой изнеженный изгиб,
в весне которого погиб?
Изгиба нет. Всё тут прямо,
как будто я трюкач в трюмо…
Подёрнута тут дрянью даль,
ну, что же, дура, увядай!