Проездом из Брюсселя в Петербург,
он на два дня в глубоком захолустье
остановился,
с тем остатком грусти,
что не сжигает цинковая лампа.
Так непрощенные прощение скребут;
так тигр, с перебитой в драке лапой,
стремится перед смертью в те места,
где было хорошо.
Он цедит: "Ладно,
я стар..."
Но с тем, возводит в памяти "свой Рим",
свои "арены страсти", "колесницы"...
На телеграфных проволоках птицы
воркуют также, как и четверть века
тому назад.
Былое отворив,
он думает, что участь человека:
вдыхать весь воздух, что вмещают церкви,
бежать по лестницам, врываться во дворы -
бесцельно.
... И он вдыхает весь... И острый кашель
прорвав платину чувств, уходит ввысь.
И, кажется, за что здесь не возьмись, -
тебя постигнет худшая из каторг,
и всё вокруг, - впоследствии, накажет:
и лужи, что пылают от заката,
и траурного грома первый выстрел,
и винный запах только что опавших
кленовых листьев...