Боже мой, где же я очутился?
Впрочем, это уже не вопрос.
Это вал бытия накатился.
Это смерти во мне перекос.
Это несть мне ни дна ни покрышки,
ни грехов осознанья, ни лет.
Это шорох безумия мышки
и раз в год озаряющий свет.
И прощение без покаянья,
потому что покаяться как,
если сам для себя наказанье,
на горе злобно свистнувший рак?
Шорох в полночь от призраков лунных,
от того, что не в мире застрял,
а в его отразившейся сумме,
уходящей ночами в астрал.
Всё туманно и так невесомо,
что нельзя и себе рассказать.
Колет солнечный свет, как солома,
на которой годами лежать.