Мандельштам и опять Мандельштам.
Поэтических вирусов штамм.
Нос приплюснут, смешной человечек,
и вдогонку рой слов и словечек.
Вечно нищ и безумен и болен,
разлетелся стихией молвы.
Сам в себе не виновен, не волен,
пленник странной своей головы
и приснившегося Петербурга.
Не могло никогда его быть,
бред свихнувшегося демиурга,
обречённый по вечности плыть.
Жалок век и велик и опасен,
очертаньем в тумане неясен.
Только очень туман красноват,
ровно светит ватт на шестьдесят.
Это кровью жильцы проступают
в ночь и снами её утирают,
это век обескровлен от ран
и застыл, словно сна истукан.
Это шествуют в ночь побратимы,
солнцем мёртвых в затылок палимы,
и бормочут слова в забытьи,
те, которых уже не найти.