«Дивный новый мир» 20 века открыл нам науку, которая не стремится нам приоткрыть тайны мироздания, но стремится овладеть им. Наука показала свою неспособность придать смысл жизни, утолить человеческую экзистенциальную жажду, помочь человеку раскрыть себя и выйти в запредельное. Ученые из исследователей Истины превратились в слуг отдельных корпоративных и политических сил, стремящихся к социальному и экономическому господству. «Узкая специализация науки привела к тому, что она сама стала отчуждаться от философского осмысливания открывшегося. Ученый не хочет, а, пожалуй, уже и не может знать того, что делается у соседа. Многие — особенно математики — боятся утерять строгость и чистоту своей дисциплины, не допуская широких мировоззренческих обобщений. На долю мирян (людей, непосредственно не посвященных в науку) остаются только популяризаторские отходы от науки, которые уже невозможно творчески осмысливать (всякий, кто попытается это сделать, будет назван дилетантом). Не следует ли отсюда, что вместе с ростом научного осмысливания мира вместо ожидаемого обогащения начинает расти и отчуждение общества от творческого процесса» (Налимов В.В. Спонтанность сознания. М. 1989, 212).
Современное состояние мира таково, что, оглянувшись, мы увидим: «Опасное загрязнение воды, воздуха и почвы планеты, вредоносное воздействие на животную и растительную жизнь, вымирание бесчисленных видов, исчезновение лесов на. земном шаре, эрозия верхних слоев почвы, истощение запасов грунтовых вод, избыточное накопление токсичных отходов, очевидное возрастание парникового эффекта, разрушение озонового слоя в атмосфере, коренные нарушения в экосистеме всей планеты…» (Тарнас Р. История западного мышления. М. 1995, 307). Социальная жизнь тоже не осталась в стороне, и мы наблюдаем возросшую урбанизацию, концентрацию населения на сравнительно малых территориях, давление производства и техногена на психофизиологию человека, и как следствие – болезни, токсические зависимости, насилие и психопатологии.
«Головокружительные технические достижения этой науки, которая действительно обладает всеми возможностями для решения большей части материальных проблем, волнующих человечество, привели к обратным результатам. Ее успехи сотворили мир, наивысший триумф которого - атомная энергетика, космическая ракетная техника, кибернетика, лазер, компьютеры и другие электронные приспособления, чудеса современной химии и бактериологии - обернулся смертельной опасностью и живым кошмаром. В результате перед нами мир, разодранный на части политикой и идеологией, живущий под угрозой экологических кризисов, промышленного загрязнения, ядерной войны. Видя такое положение дел, все большее число людей начинает сомневаться в истинной пользе того стремительного технологического прогресса, который не обуздывают, не контролируют эмоционально зрелые личности и виды, достаточно развитые, чтобы конструктивно обращаться с ими же созданными мощными орудиями» (Гроф С. За пределами мозга). Вера в науку пошатнулась, человек не может разумом найти априорные знания, существует уже глобальная угроза войти в культурную и духовную стагнацию.
Искусство и литература, в неутолимой неудовлетворённости настоящим, обращается к феноменам человеческого бытийного существа, сосредоточив свое внимание на его переживаниях и смыслах (Джойс, Лоуренс, Камю, Сартр и т.д). Художник из благоговеющего созерцателя, открывающего и изображающего природную реальность, превращается в деятеля, который пытается создать свою реальность, свой театр (Борхес, Барт и т.д.).
Двойственность и противостояние в 21 веке не были преодолены, но приобрели новые очертания в разделении человека и сущего, субъекта и объекта, сознания и материи, сознательного и бессознательного, научного и духовного. В подобных условиях особенно обнадёживающе выглядят открытия науки, преодолевающие ограничения механицизма и картезианского дуализма, на новом уровне проявляющие идеи единства и целостности, исповедуемые прежде мыслителями Греции и Востока. Непредубеждённые ученые осмелились признаться, что различные формы религиозных практик, древние учения и мистерии, воспринимаемые большинством как суеверие и наивные фантазии, имеют реальную жизненно необходимую конкретную значимость. Это подтверждают работы многих ученых в области психологии (Юнг, Гроф, Леви-Брюль), антропологии (Леви-Стросс, Элиаде, Кастанеда), физики (Бом, Чу, Капра) и других наук. По мысли Клода Леви-Стросса, "западное сознание вынуждено отказаться от мировоззрения, основывающегося на односторонне трактуемой идее прогресса, когда различные одновременно существующие состояния человеческого общества рассматриваются как разные стадии или шаги единого процесса развития. Так называемые "примитивные общества" не являются ни первобытными, ни "детскими" состояниями человечества. Их принципиальное отличие от технических цивилизаций не в том, что они не развивались, а в том, что история их эволюции не сопровождалась аккумуляцией изобретений, но ориентировалась на сохранение изначальных способов установления связи с природой" (Гостева А. Нью Эйдж).
Рост экономических, социальных, экологических и психологических кризисов поднимает вопрос о необходимости осмысления существующих взаимоотношений, преодолении односторонних манипуляций, основательного пересмотра нашего понимания сущности человека и реальности. Здесь своевременно пришла мысль Томаса Куна ("Структура научных революций", 1962) о значении научных парадигм, которые с одной стороны служат катализатором прогресса, с другой стороны действуют, как ограничение для свободного поиска, т.к. вращаются в своей понятийно-знаковой системе, в своих условностях и установках. Наука, как правило, ищет подтверждения принятой парадигме, собирает факты, осуществляет эксперименты, всячески пытается расширить и прояснить круг её задач и достижений. «Наука — как правило, далекая от того, чтобы подвергать посто¬янным испытаниям саму парадигму,— всячески уходила от противоречий, до бесконечности перетасовывая и перетолковывая разноречивые факты или вовсе не желая считаться с такими упрямыми данными, чтобы, не дай Бог, не развалилась уже имеющаяся парадигма. Сама природа принятой научной практики делает главенствующую парадигму как бы самоцельной, хотя уче¬ные едва ли признались бы в этом самим себе. Эта парадигма служит своего рода линзой, сквозь которую пропускается на свет каждое наблюдение, ока¬зываясь в силу всеобщего соглашения единовластным оплотом науки» (Тарнас Р. История западного мышления. М. 1995, 305). При этом парадигмы не сменяются в результате размышлений и рациональной работы, но благодаря какой-нибудь «случайной» флуктуации происходит каскад бифуркаций и переключение гештальта.
Потрясения современного сознания событиями 20-21 веков приоткрыли в нём сомнения о возможностях разума и рационального устройства бытия. Метафизическая уверенность наших предков сменилась бесконечной погоней за материальным благополучием, прикрытой отвлечённым гуманизмом. «Человек, который стремится, прежде всего, измерять феномены и события с точки зрения достижения количественных и статистически достижимых целей, с употреблением машин, стандартизованных тестов и психо-химического вмешательства в естественные процессы - такой тип человеческого существа рассматривается сегодня большинством в Америке и, во все большей степени, в других странах как наиболее характерный и самый важный продукт цивилизации» (Радьяр Д. Планетаризация сознания от идивидуального к целому М. 1995, 12).
Современному человеку всё сложнее и сложнее лавировать в море противоречивой информации, современные иллюзии взвывают не к сознанию человека, но к его восприятию, играют его надеждами и вовлекают в водоворот массовых ценностей. Человек враждебно отделяет себя от природы, окружает себя искусственными предметами и энергиями. «Человеческая индивидуальность на глазах выцветает, стирается, а затем и вовсе перестает замечаться из-за засилья массового производства, средств массовой информации, унылой, наводящей тоску урбанизации. Рушатся традиционные устои и ценности. Под воздействием хлынувших нескончаемым потоком технических новшеств современная жизнь беспрестанно меняется — с неслыханной, сногсшибательной быстротой. Окружающую среду заполнили чрезмерные скорости и непрекращающийся шум, суматоха и неразбериха, всеобщий хаос и гигантомания. Тот мир, в котором живет человек, все более становится похож на безликий космос, известный его науке. Анонимность, опустошенность и материализм, охватившие современную жизнь, практически обрекли на неудачу любые по¬пытки человека вернуть себе былую человечность в среде, всецело определяемой диктатом техники» (Тарнас Р. История западного мышления. М. 1995, 307). Индивидуализм вырождается в эгоцентризм и деперсонализацию, большинство пытается уверить себя и окружающих в своей личной ценности, в тоже время, стремясь следовать групповым стандартам и стереотипам. Метания и разбросанность души человека приводят его к сознанию бессилия, невозможности понять Целое. Сотворив надприродный мир, современный человек всё дальше отдаляется от своих естественных корней, наполненный желаниями и зачастую не способный их реализовать он стремится нередко разрушать, осквернять. Подобное деструктивное поведение вызвано в человеке, вероятно, той невыносимой для него атмосферой дисгармонии, бессмысленности и одиночества постепенно надвигающейся на каждого.
Исследования показывают о возросших депрессиях и неврозах охвативших население, возможно вызванных неудовлетворенностью настоящим и отсутствием индивидуальной самореализации. В оценке Ф. Капры, человеческая «внутренняя раздробленность отражает наш взгляд на "внешний" мир, который мы воспринимаем как множество отдельных вещей и событий. К природной среде относятся так, как если бы она состояла из независимых частей, используемых группами людей с различными интересами. Раздробленность распространяется и на общество, которое мы делим на нации, расы, религиозные и политические группировки. Уверенность в том, что все эти осколки - в нас самих, в нашей окружающей среде и в обществе - действительно не связаны между собой, можно рассматривать как основную причину целого ряда социальных, экологических и культурных кризисов современности. Она настраивает нас против природы и других людей. Она порождает в высшей степени несправедливое распределение природных богатств, повинное в возникновении экономических и политических беспорядков; непрерывный рост как спонтанного, так и узаконенного насилия и загрязнение окружающей среды, жизнь в которой становится зачастую пагубной и физически, и духовно» (Капра Ф. Дао физики).
Здесь уместно будет вспомнить высказывание Э. Фромма, что «главная проблема морали нашего времени — это полное безразличие человека по отношению к самому себе; мы забыли, что человек — существо неповторимое и уникальное; мы превратились в обыкновенное оружие внешних сил, которые диктуют нам свои условия; мы стали относиться к себе как к товару, а наши внутренние силы отчуждены от нас. Не только мы сами стали вещами, мы и других воспринимаем точно так же. Все эти факторы породили в нас чувство бессилия и озлобленности, за что мы сами себя и презираем. Поскольку мы утратили веру в свои собственные силы, в нас исчезла вера и в человека вообще, и в самих себя, мы больше не верим в созидательные возможности наших сил. Мы лишены всякой совести, в гуманистическом понимании этого слова, и это порождает недоверие к своим собственным оценкам и взглядам. Мы превратились в стадо, слепо верящее, что именно та дорога, которой мы следуем, и есть единственно правильная, и еще совсем чуть-чуть — и мы будем у цели. Мы идем этой дорогой только потому, что и другие идут той же дорогой. Мы ободряем себя тем, что в кромешной тьме слышим чей-то свист в ответ на наш собственный» (Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для себя. Минск, 1998, 664-665).
У. Джеймс, в начале 20 века решил, что именно личный опыт, а не отвлечённые размышления, имеют дело с реальностью, и далее он провозгласил о позитивности прагматичного мышления, которое «отворачивается от целой кучи застарелых привычек, дорогих профессиональным философам. Он отворачивается от абстракций и недоступных вещей, от словесных решений, от скверных априорных аргументов, от твердых, неизменных принципов, от замкнутых систем, от мнимых абсолютов и начал. Он обращается к конкретному, к доступному, к фактам, к действию, к власти. Это означает сознательный отказ от рационалистического подхода и признание господства эмпирического подхода… Наука и метафизика сблизятся между собой и сумеют на деле работать дружно, рука об руку» (Джеймс У. Воля к вере М. 1997, 227). Джеймс заявил, что раз мы не способны точно определять принципы и законы природы, то необходимо обращать своё внимание на их проявление, т.е. на результаты и факты. Точно таким же образом прагматист отвращается от застывшей Истины и определяет её ценность реальной полезностью. Отказ от априорных догм, безусловно, был благом для науки, для её движения и развития, т.к. помогал более оперативно и независимо рассматривать изменяющуюся картину мира, ориентироваться в «потоке данных». Вместе с тем восприятие ценностей жизни определяемых полезностью явно ограниченно, т.к. оно часто не учитывает человеческих мотиваций, экзистенциальных смыслов, событийной протяжённости и динамических принципов сущего. Проблемы стран, принявших прагматизм как всеобщее руководство к деятельности и к взаимоотношениям, обостряются, т.к. его установки ориентированы лишь на ситуативные прогнозы, устранение конкретных следствий, а не на диагноз и исцеление причин.
Поиски причин нарастающих кризисов привели часть человечества к предположению, что большинство из них вызвано подавлением женского начала, умалением anima mundi, т.е. «мировой души, цельности бытия, некоего всеприсутствия таинства и неоднозначности, воображения, эмоций, интуиции, инстинктов тела, природы, женщины…» (Тарнас Р. История западного мышления. М. 1995, 375). Мужское «ego» своей рациональной силой разбило Цельность и Единство взаимоотношений, раздробило смыслы Сущего и как следствие – потеряло его реальность. Новыми голосами зазвучали в 20 веке феминистские идеи о расширении прав и роли женщины в обществе. Деятели феминизма обратились к историческому (Каролин Мерчент, Ивлин Фоке Келлер), лингвистическому (Паула Трейхлер, Франсина Уотмен Френк, Сьюзен Вольф), религиоведческому (Розмари Рутер, Мэри Дэли, Беатрис Брюто, Джоан Чемберлен Энгельсмен, Элейн Пагельс), психологическому (Кэрол Джиллиген, Джин Бейкер Миллер, Нэнси Ходорова), эпистемологическому (Стефани де Вогд, Барбара Экмен) анализу действительности. Практически ни одна область человеческих отношений не осталась без проверки критически настроенного феминистского сознания, определяющим постулатом которого «является убеждение, что господствующей культурной схемой, культурным архетипом буржуазного общества Нового времени служит "патриархальная культура". Иными словами, все сознание современного человека, независимо от его половой принадлежности, насквозь пропитано идеями и ценностями мужской идеологии с ее мужским шовинизмом, приоритетом мужского начала, логики, рациональности, насилием упорядоченной мысли над живой и изменчивой природой, властью Логоса-Бога над Матерью-Материей. Этим и объясняется необходимость феминистского пересмотра традиционных взглядов, создания истории женской литературы и отстаивания суверенности женского образа мышления, специфичности и благотворности женского начала, не укладывающегося в жесткие рамки мужской логики» (Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. Москва: Интрада. 1998). Отдельная волна критики мужских ценностей сложилась в американской феминистики, отдельная – французской, избравшей особой темой для осмысления взгляды З. Фрейда, который представлял женщину как неполноценного мужчину (Люс Иригарай "Хирургическое зеркало, о другой женщине" (1974), "Этот пол, который не один" (1977)). Встречаем мы и размышления о том, что раз понятие Истины женского рода, то и постижения её возможны только без задействования мужской логики и воображения (Юлия Кристева, Люс Иригарай), лишь потаенной силой женского иррационального. Французский феминизм обратил внимание общественности на распространённое заблуждение о простоте полового самосознания, на безосновательность идей о мужском превосходстве и о лжеблаге рационального построения общества. И как сказала Ш. Фельман, мужское господство «оказывается как сексуальной, так и политической фантазией, подрываемой динамикой бисексуальности и риторической взаимообратимостью мужского и женского начал" (Felman Sh. Reading feminity. // Yale French studies. -- New Haven.1981. - No 62, с. 31).
Постструктуралистское понимание действительности начинается с критики классических представлений о возможности универсальных концепций, идей прогресса и разумного освоения мира. Явно видна склонность его представителей к иррациональному, т.к., по их мысли, в нём, через бессознательное, преодолевается «империализм рассудка», черпается спонтанность мысли и вдохновения. Но на определенном этапе появляется morbid fascination ("болезненно патологическая завороженность", выр. М. Сарупа), проявляющаяся в форме неприятия признаков целостности и в жажде приобщения ко всему случайному, противоречивому, нестабильному и фрагментарному (Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. Москва: Интрада. 1998.). Придя из области искусств и литературы эстафету вслед за постструктурализмом подхватил постмодернизм. По тонкому замечанию И.П. Ильина постмодернизму свойственна химеричность, которая «обусловлена тем, что в нем, как в сновидении, сосуществует несоединимое: бессознательное стремление, пусть и в парадоксальной форме, к целостному и мировоззренчески-эстетическому постижению жизни, - и ясное сознание изначальной фрагментарности, принципиально несинтезируемой раздробленности человеческого опыта конца XX столетия. Противоречивость современной жизни такова, что не укладывается ни в какие умопостигаемые рамки и поневоле порождает, при попытках своего теоретического толкования, не менее фантасмагорические, чем она сама, объяснительные концепции. Едва ли не самой влиятельной из таких концепций-химер и является постмодернизм» (Там же). Постструктурализм в своих исследованиях обращается к иллюзорности субъективной личности, к восприятию её как текста растворяющегося в интертексте культур (бродят здесь и мысли о «смерти субъекта» (М. Фуко), «смерти автора» (Р. Барт). По мысли Р. Янга, постструктурализм «предполагает критику метафизики (понятий причинности, личности, субъекта и истины), теории знака и признание психоаналитических модусов мышления. Короче, можно сказать, что постструктурализм расщепляет благостное единство стабильного знака и целостного субъекта. В этом отношении теоретическими источниками теоретических ссылок постструктурализма лучше всего могут быть работы Фуко, Лакана и Дерриды, которые разными путями довели структурализм до его пределов» (Там же).
Живёт в действительности и литературная струя постмодернизма, - в которой происходит борьба со стереотипами сознания, одномерного восприятия и предрассудков, пародируются фиксирующие нормы и взгляды принятые и распостранённые в социуме. Чтобы осуществить дефиксацию сознания читателя постмодернистский автор часто использует в произведении нелинейное повествование, немотивированные всплески персонажей, отсутствие причинно-следственных связей и многие другие приемы. Один из сторонников постмодернизма Жиль Липовецкий своих книгах ("Эра пустоты: Эссе о современном индивидуализме" (1983), "Империя эфемерности: Мода и ее судьба в современных обществах" (1987), "Сумерки долга: Безболезненная этика демократических времен" (1992)) отстаивает мысль о позитивной роли «постмодерного удела» в жизни человека (сознание которого в общем-то к нему приспосабливается), т.к. с ним в сознании личности вырабатывается новый тип индивидуализма, больше озабоченного качеством своей частной жизни и своих прав, чем достижениями в социальной и финансовой сферах: "Постмодерное царство индивида не исчерпывается стремлением выявить уровень конкурентоспособности одних по отношению к другим, "героизмом" победителя и своего собственного созидания, оно неотделимо от возросшего требования к качеству жизни, включая теперь и условия труда. Гипериндивидуализм приводит не столько к обострению стремления превзойти других, сколько к увеличению нетерпимости по отношению ко всем формам индивидуального презрения и социального унижения. Быть самим собой и победить свою индивидуальность - это значит не только выбрать свои собственные модели поведения, но и предъявлять к межчеловеческим отношениям требование этического идеала равенства прав личности" (Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. Москва: Интрада. 1998., цит. Из кн. Липовецкого «Сумерки долга…»).
Начало постмодерных веяний наполнено было тонкими интеллектуальными изысканиями направленными на дефиксацию и декапсулирование человека, против деконструкции и дегуманизма повседневной жизни. Поздний постмодернизм, был принят массовой культурой в качестве стиля и в результате был огрублён, первоначальные замыслы постмодерного течения были утеряны. Подобная трансформация вероятно смогла произойти по 2-м причинам:
1) Уже в самом постмодернизме основные принципы базировались на неприятии действительности и желании её разрушения. Приветствовались немотивируемые, хаотичные, иррациональные движения человеческой души; критиковались идеи рациональности, возможности целостности, единства и гармонии в любых отношениях.
2) Состояние общества и человека, приобретение массой, толпой возможности формировать, в соответствии со своим уровнем, и навязывать нормы и правила. На современном этапе постмодернизму свойственно однобокое восприятие дихотомии реальности, заострение внимания только на разобщенности и деструктивных моментах действительности, превращение критики, с уходом в массы, в пропаганду, что привело к потери смыслов и ценностей.
Позитивная роль вышеназванных культурных, интеллектуальных течений неоспорима, т.к. они обратили наше внимание на реальные проблемы:
• прагматизм - соотношение реальности и иллюзий в социальной и личной жизни, призыв ориентироваться на жизнь, а не голые абстракции, преодоление антагонизмов;
• феминизм – преодоление противопоставления мужского и женского, умаления женского начала, приведение в равновесие социальных отношений;
• постмодернизм – преодоление стереотипов и догм, признание текучести и изменчивости человека и мира, обращение внимания общества к бессознательному и субъективной реальности в целом.
Итак, интеллектуальные и культурные движения 20 века пытаются преодолеть отдельные кризисные моменты нашей эпохи, недостатки старого мышления, нащупать новые пути понимания действительности, но реальность всё же такова, что до сих пор человек одинок и нет в нём ощущения и переживания сплочённости, связности, всеохватности и целостности бытия и самого себя. Сегодня, как никогда, перед мыслителями стоит задача облегчить всеобщий переход к новым смыслам и отношениям, понимать самим и помогать осознавать ближнему, что происходит в жизни и реальности.
В пылу полемики кто прав, кто виноват, где истина, а где заблуждение порой упускаем из виду очевидное - человек двойственное в обыденной жизни существо. Здесь он линеен и обусловлен своим опытом, попадает в сети условностей, а потому к чему бы ни обращался, что бы ни трансформировал, что бы ни предпринимал, неизбежно творит лишь осколок, лишь слепок реальности.
Возможно, проблема двойственности и целостности сознания связана лишь с разными подходами к рассмотрению феноменов жизни. Так переживание фактов реальности в её конкретности и очевидности, ситуативности и пространственно-временной категоричности – влечёт дуальное рассмотрение ситуации, с дальнейшими следствиями дуального же порядка. Переживание события как процесса, начало которого и дальнейшее развитие лишь интуитивно схватывается, а факты рассматриваются протяжённо (в пространственно-временном и качественно-количественном континууме) – позволяет понять относительность взаимодействий человека и его представлений, условность деления в анализе, чувствовании и ощущениях, одним словом во всей нашей субъективности. На сегодняшний день уже не стоит вопрос, есть ли Единство и Целостность в мире человека или в Сущем, сегодня необходимо искать – “как” осуществить эти потенции, как развить своё актуализированное существо и помочь своей естественности не только выжить, но стать счастливой.