Молилась Дездемона
в алькове, что зарос
кустами диких роз.
Детёныша дракона
с балкона я занёс.
Ей грезились орбиты,
Арбат и альбатрос;
аббат, что гол и бос.
Я лил в поилки литры;
ярил нас кальвадос!
Вёл трубадур уныло
рулады серенад;
аккорды наугад
он брал. Печаль парила.
Кусками рафинад
кидал я вглубь фужеров.
Скулил малец- дракон,
просился на балкон.
Увещевал я: «Гера!
Ну, что за моветон!
Утешься кальвадосом!
Окстись! Любви закон
(и Дездемоны стон,
и трубадура глоссы)
есть – придыханий сонм!
Ты постигай науку,
которую воспел
Овидий, что умел
направить ум и руку
к венцу подобных дел!»
Драконово потомство
не слушало мой тон.
С чешуйчатым упорством,
с когтистым идиотством
оно ломилось вон!
Я был почти на грани
познания структур,
которых трубадур
изрядно испоганил
во славу дездедур…
Я мог бы рассмеяться
дракону прямо в пасть,
потом в унынье впасть;
внутри себя остаться,
и целое вмять в часть…
Всё мог я, но не делал,
я что-то постигал.
Дракон по зале бегал,
огнём дышал; он ведал,
что залу поджигал!
Дышали стены жаром
и кальвадос вскипал!
Пожар девятым валом
вертелся в замке старом
и страхом унижал!
И Дездемоны букли,
и трубадура саз,
горели и не тухли,
ведь пламенем набухли,
чтоб сузить разом нас!
Огнетушитель, братец,
приди! Скорей гряди!
Гляди, мы держим натиск!
мы вороты рвём платьиц,
срываем бигуди!
Гудят огни органом!
Тут реквием кругом!
Лететь хотим к цыганам,
к чертям и нелегалам,
нагими и бегом!
Молчит огнетушитель,
ему всё нипочём.
Он – клятвы нарушитель,
Иуды он сожитель,
подкупленный причём!
Я из окна сигаю
и падаю на снег,
и снизу наблюдаю,
как верх стремится к краю…
Я всё кладу на всех.
Прощай же, Дездемона;
адьё и трубадур!
Вы - слуги Аббадона,
отца того дракона,
что любит трупы дур…