В начале апреля первые полосы всех мировых и, в частности, европейских газет были вновь заполнены сообщениями из России. Доминировали прежде всего две печальные темы: взрыв в петербургском метро, унесший жизни 14 человек, и кончина всемирно известного поэта Евгения Евтушенко, который выразил желание быть похороненным в Переделкино, недалеко от того места, где в начале июня далёкого 1960 года был захоронен Борис Пастернак. Ниже следуют в переводе на русский наиболее характерные отрывки из комментариев, посвящённых памяти Е. Евтушенко.
LE MONDE (Париж): Литературная карьера этого вундеркинда началась ещё в 50-е годы и совпала с пробуждением народа, погружённого в состояние летаргии в эпоху Сталина. Советские граждане тогда вдруг обнаружили, что они могут выражать свои мысли не только в устной, но и в письменной форме, причём гораздо более свободно, чем это было ранее. Эта была знаменитая хрущёвская "оттепель". Однако свобода, предоставленная людям, была на самом деле очень ограниченной, о чём свидетельствуют преследование Бориса Пастернака и последующее усиление цензуры.
И всё же этот краткий период свободы привёл к появлению целой галактики новых поэтов - таких, как Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Белла Ахмадулина. И Евгений Евтушенко был знаменосцем этого движения.
THE GUARDIAN (Лондон): Он был страстным приверженцем поэзии, что характерно для России, где поэзию знают лучше и любят больше, чем на Западе. У него была импозантная внешность, и он был больше похож на рок-звезду, чем на умиротворённого поэта в очках...
THE TELEGRAPH (Лондон): Он был харизматичным и моложавым поэтом, которому повезло в России больше, чем остальным. Те, кто восхищается его поэзией, говорят о его смелости, с которой он выступал в защиту своих опальных соотечественников - таких, как Пастернак, Бродский или Сахаров. Другие, включая самого Бродского, видели в нём порождение партии и утверждали, что он выступал в защиту преследуемых, только когда это казалось ему безопасным. И всё-таки надо отдать ему должное: он открыто выступал в защиту диссидентов и не скрывал своих взглядов.
BERLINER ZEITUNG (Берлин): Евтушенко принадлежал к группе писателей, которые описывали происходящее в своей стране объективно и непредвзято. К ним относились такие поэты и прозаики, как Окуджава, Аксёнов, Вознесенский, а также Белла Ахмадулина, первая жена Евтушенко (которой он не позволил родить от себя ребёнка, о чём впоследствии горько сожалел - В. Ш.). В их произведениях звучит пафос преклонения перед русской душой, но чувствуются также наступательность Маяковского и сомнения Мандельштама.
Евтушенко не присоединился в своё время к нападкам на Бориса Пастернака и выступил против высылки из СССР Александра Солженицына. Он объехал практически весь мир и встречался, среди прочих, с Пабло Пикассо во Франции, с Генрихом Бёллем в Кёльне, с Федерико Феллини в Риме, с Джоном Апдайком и Артуром Миллером в США, а в Вашингтоне его принимали Ричард Никсон и Генри Киссинджер. Он был фактически "послом оттепели" и мог себе позволить говорить и писать откровеннее, чем другие. Он свободно проходил через "железный занавес" в годы "холодной войны". Это была поистине удивительная личность, соединившая в себе все противоречия ХХ века.
DER TAGESSPIEGEL (Берлин): В США его называли "сердитым молодым человеком". Именно популярность его произведений за рубежом спасала его от преследований в Советском Союзе. Фактически он был литературной предтечей гласности. Его исполненный силы голос и энергичный внешний вид сделали его "народным поэтом", каким был в своё время Владимир Маяковский. Он читал свои стихи в переполненных залах и на стадионах, и в этом смысле он действительно был "больше, чем поэт".
NEUES DEUTSCHLAND (Берлин): В Советском Союзе шестидесятых и семидесятых годов принято было слушать поэтов напрямую, в больших залах, на площадях и даже на стадионах. Поэт считался пророком и посланником (Der Poet war Prophet und Botschafter). Евтушенко любил свою родину и одновременно презирал сталинскую повседневность. В его выдержке просматривались мужество и непоколебимая энергия. Мы были песчинками, способными вывести из строя пушку, говорил он. Протестуя против вторжения советских войск в Чехословакию или против высылки из страны Александра Солженицына, он, тем не менее, был до конца патриотом и не примыкал к диссидентскому движению.
MITTELDEUTSCHE ZEITUNG (Халле): Евтушенко был не только "певцом оттепели", но и "нарушителем спокойствия". Так, он вылетел из средней школы, так и не закончив её. Позже история повторилась, и его отчислили из Литературного института за политическую неблагонадёжность. И лишь в 2001 году, когда ему было уже без малого семьдесят, ему был вручён диплом об окончании института.
THUERINGISCHE LANDESZEITUNG (Эрфурт): Поднимая свой голос, Евгений Евтушенко был в состоянии мобилизовать массы. Где бы он ни читал свои стихи - на радио или открытых площадях - люди прислушивались к нему. Он мог без труда заполнить до отказа даже целый стадион. Он был поэтом "десталинизации" и так называемого периода "оттепели". В своей поэме "Бабий Яр" он предостерёг от возрождающегося в СССР антисемитизма. Во всём мире знали и ценили его как автора пацифистского стихотворения "Хотят ли русские войны?" Народ огромной державы понимал и любил его.
В то же самое время он был бунтарь, каких ещё поискать. Его выгоняли из средней школы и из литинститута, и именно в "свободном падении" он обрёл свой поэтический голос, став уже при Хрущёве, а позже и при Брежневе поистине "народным поэтом". Тот, то слышал тогда его страстные выступления, понимал, что он пишет прежде всего для своего поколения. Но, как бы критически он ни относился к советской системе и как бы сильно она его порой ни унижала, он до конца не порывал с ней полностью.
NEUE ZUERCHER ZEITUNG (Цюрих): Евтушенко никогда не преступал границы дозволенного и виртуозно существовал в пространстве между успехом у публики и поддержкой со стороны коммунистической партии. В то время как большинство советских граждан жили фактически взаперти в своей стране, Евтушенко побывал на всех континентах планеты, отразив свои впечатления в своих стихах и прозе. Он был и до последнего оставался продуктом советского времени. Критикуя закостенелую систему, он, тем не менее, никогда не ставил её под сомнение. В этом смысле он был не активным выразителем, а скорее жертвой советской системы.