Брат

               
     Отгремело. Отгрохотало.  За горизонт уходит гулом бой. Вечер опускает тишиной дым пороховой. Дышит тяжело земля в крови раненного бойца. Взрывной волной отбросило в ров на передовой. Кто-то идет? Но с другой стороны! Документы и фото родных бросил дале, к своим.  Слышит: «Вставай!»  …Невольный стон. Тащит за ноги тот кто-то, кинул в полуразрушенный блиндаж. Меркнет свет в глазах...

     Резкою болью очнулся от плеска воды в лицо. Двое над ним: офицер и совсем молодой, без погон. Лейтенант: «Ты зачем тащил этот труп? - в  доказательство пнул, - даже  не стонет». (Не дождетесь…) «В расход!» - и ушел. Молодой: «Разлегся тут» - попробовал поднять, плюнул. «До завтра!» - и подумал: «Может очнется, да выползет сам. Глаза-то смотрят».

     И повисли в ночи эти глаза, мамины теплые руки, влажные губы на лбу перед сном...  Проснулся в поту: всколыхнулось забытое детство, и сердце нещадно заныло. Всплывает туманом поляна за деревней. Встали табором цыгане. Шатры. Словно вольные ветры носились цыганята на резвых своих скакунах. Зазвенела гитара, взмыли разноцветные юбки, песня полилась...
                Снимает с забора его ласково мать: «Пора спать, сынок. Звала, звала. Совсем отбился от рук, погоди у меня - вот вернется брат с учебы, будешь ты пристегнут».

    Проснулся с зарею, как никогда,  и бежит он стрелою туда, где бы мог цыганенком взлетать на коня, посидеть у костра…  А там уже кипела жизнь. Был замечен - к завтраку приведен: хлеб и картошка. Нем от восторга: свой среди своих,  игры беспечные в звоне голосов… И вдруг все тронулось. Заскрипели кибитки. Табор уходит. Щемящая грусть. Прибежали девчонки с улиц деревни, наверно гадали: курочка в подоле у одной, у другой – краюшка хлеба. А у той, что помладше, руки и губы в сладких помадках: «Что, не взяли? Не журысь, побежали!»     С полгода - цыганская жизнь.

     Не вернулся в табор однажды с похода, уснул в конце огорода, под яблоней. Вышла хозяйка на грядки, видит дите цыганское, да спохватилась: голодный, небось, ребенок - огрызки кругом. Стала умывать с корыта водой, согретой солнцем для полива; а он, сорванец, и плюхнулся весь. А цыганенок-то бел… Накормлен, одет. Слышит женщина: «Мама…»  Дрогнуло сердце. В школу собирала. В доме мир и покой на года, но запахло войной. Что мальчик вырос - заметила мать, лишь, когда призвал военкомат. Носки шерстяные в трясущихся руках: «Сынок, не забудь» - и слезою припала к груди, повзрослевшего мальчика вдруг.

     Долгая ночь. Листва ль шелестит за окном.…  Собрал медикаменты, бинты, спирт и хлеба кусок. Хорошо, хоть фонарик есть. Темнота и сырость в блиндаже. Всмотрелся в лицо,  дал глоточек спирта, обработал раны: «Как мама?»  «Не выдержало сердце матушки нашей. Искали тебя долго. В таборе сказали: «Нет у нас такого». «Брат, я должен  до света отнести тебя обратно, давай подниматься. Помоги мне».
                И поруганной земле шаги осторожные братьев в едином ритме сердец.                Дрогнул рассвет.