Лада-восьмёрка
На сто тысяч пробега золотистой "восьмёрки", -
от варяга до грека, то в гору, то с горки, -
напишу с перламутровым отблеском оду,
славословие ходу в любую погоду.
Особливо же, ходу в погоду худую,
когда - ливень и стынь, когда хау не дую,
когда всяк пилигрим, словно псина, бездомен
и пронизан косым до миндалин-оскомин.
Хороши вы, полвека подошвенной жизни
на промокших асфальтах в продрогшей отчизне!
Но теперь, - как ни плюйся верблюд туарега, -
нажил я за два года сто тысяч пробега.
Выбрал русую кралю, сцепление выжал.
Обзавёлся медалью - во всадники вышел.
О, летунья-смуглянка, быстры твои крылья!
Не про сны спозаранку, про трезвую быль я
объясняюсь с тобой понуканьем штурвала:
миллиметр на секунду - выходит немало...
В этом явно есть нечто от стихосложенья -
прониканье несущего ритма в движенье,
где, споткнувшись на слоге, не выправишь песни
и не выправишь мокрой дороги, хоть тресни.
Так вот, лада, предобрая самаритянка,
выживаем вдвоём, убегаем от танка.
То Ильи колесница грохочет над нами,
то вдогонку грозится пунцовое знамя...
Азиопы задворки. На газе конечность.
На попа перевёрнутая бесконечность.