И понесло-о-ось… Желя, взявшая всё в свои руки, раздавала всем задания и пыталась всех и всё контролировать. Но как-то так вышло, что командовать оказалось и некем.
Домосед Белян в последнее время частенько пропадал куда-то, а находясь дома, имел вид задумчивый и отстранённый. Как-то раз Малуша, растревоженная тем, что дед, посидев за столом, так почти ничего и не ел, При полном одобрении любопытной Жели, спроста сунулась было с вопросами здоров ли он, куда это он уходит, и не проводить ли, да не помочь ли чем, и вообще… Но сверкнувший пронзительной синевой взгляд колдуна, словно каменной тяжестью вдруг придавил к земле, лишая дыхания, а по спинам, неизвестно отчего, толпой морозных мурашек прошёлся беспричинный страх, поднимая дыбом волоски на коже…
С тех пор зареклись лезть с вопросами и разговорами. Спасибо, что приютил и не гонит. Спрашивать? Не тот человек. Просить что-то сделать? Его? Боже упаси. Не по возрасту им и не по чину.
Малуша под чутким руководством Жели что-то кроила, шила и корпела над вышивками. Оказалось, что забыли про подарки гостям. А чтобы вышить их, тоже надо время.
Хорт добросовестно исполнял все поручения (если его случалось отловить) и, споро завершив дело, мгновенно испарялся в неизвестном направлении.
Дан стучал и гремел чем-то в новом доме и к нему пока боялись подступиться, не желая нарваться на выговор и от него тоже. Он умеет… Работает? Работает. Вот и нечего человеку под руку лезть.
Через несколько дней после «военного совета», проведённого Желей, Дан без возражений запряг в повозку обленившуюся потолстевшую Гнедуху, вскочил на радостно затанцевавшего Воронка, и повёл свой маленький табор в Городище.
Добравшись почти ночью, решили, что от добра добра не ищут, не стали ничего искать и сняли две комнаты на том же постоялом дворе, где в первый раз останавливались с Малушей. А что ещё надо: чисто, кровососущего зверья в постелях нет, всякой швали среди постояльцев – тоже, обслуга вполне расторопная. Девушка было заартачилась, вспомнив, что съезжать пришлось со скандалом, но Дан успокоил:
– Думаешь нас помнят? Да через день уже забыли. Тут столько народу каждый день приезжает-уезжает, что все на одно лицо слились. –
Желя, оказавшись в городе, вначале предлагала остановиться у бывших соседей, а если уж не получилось, то хотя бы доехать и одним глазком глянуть на свой бывший дом. После нескольких слов, мимоходом брошенных Даном, подумала-подумала, и внезапно успокоилась:
– А и правда, что душу зря травить… Кто меня там ждёт… кому нужна? А дом…Что дом… просто стены. Чужое гнездо чужой семьи. Да и времени жалко. –
На следующий день с самого утра Дан вместе с Малушей и Желей отправился на ярмарку и по лавкам. На второй день, после того, как провёл пару утренних часов, блуждая вслед за ними по рядам с тканями и женской одёжкой, объявил, что сами не маленькие и вполне справятся без него. Вручив Желе многообещающе звякнувший тяжёленький кошель, пояснил, что здесь должно хватить на то, чтоб скупить половину торжища. Сделав несколько шагов прочь, неожиданно вернулся. Окинув задумчивым взглядом радостно взбудораженных подопечных, прикинул что-то и обещал, что если всё же не хватит, то даст ещё. Но на много пусть не рассчитывают.
Строго наказав не разевать рот, а то тут на ходу подмётки режут, легко рассекая густую толпу, решительно направился к железным рядам, в сторону которых давно стремилась душа, измученная бесконечным ожиданием женщин, закопавшихся то в тряпках, то в посуде, то в тканях, нитках, и прочей, совершенно неинтересной ему дребедени.
Наутро, уточнив, что выделенные на покупки средства ещё не закончились, сопровождать женщин категорически отказался, объяснив, что чувствовать себя вьючным животным, нагруженным узлами с бабским барахлом совсем не то,что пристало хоть кузнецу, хоть воину. Стоит свистнуть, за медяк набежит толпа мальчишек, только успевай отбиваться. А у него своих дел невпроворот.
К тому же, может повстречаться кто-нибудь из сотни, где служил. А выставлять себя на посмешище не хочется. Спросив напоследок, помнят ли дорогу, и получив утвердительный ответ, опять исчез.
В последний перед отъездом вечер Дан вернулся из города очень довольный. Едва не сшибая ядрёным запахом хмельного, неожиданно полез к Малуше обниматься:
– Душа моя, целый день тебя не видел! – а спустившись с женщинами на ужин, себе заказывать ничего не стал, сказав, что сыт и просто посидит и отдохнёт с ними рядом, а то не дело бабам одним тут...
Судя по всему, встреча всё же состоялась, и видимо, к всеобщему удовольствию прошла на редкость удачно.
Возвратившись домой после шестидневного отсутствия, Желя с Малушей закопались в покупках, то и дело бегая из дома в дом с узлами, узелками и свёртками в сопровождении нагруженного донельзя несчастного Хорта, не успевшего сбежать после завтрака.
Он то стонал, то жалобно ныл, что пока они где-то там проводили время в своё удовольствие, совсем замучился с печками, курами и стряпнёй на два дома и, явно наслаждаясь их сконфуженными лицами, завидев издали редкого прохожего, блажил на всю округу:
– Не любите вы меня, не жалеете! Вот брошу вас и уйду, куда глаза глядят! Вспомните, а поздно будет! –
Его в два голоса дружно заверяли, что любят и ценят, и без него совсем бы пропали.
И как-то так незаметно всегда получалось, что всё более-менее тяжелое, под непрекращающийся трёп балагурящего Хорта выхватывалось из рук женщин и оказывалось на его плече.
В общем, все, хоть и устали, были веселы и вполне довольны собой и жизнью.
Дан сразу же категорически заявил, чтобы на него больше не рассчитывали, потому как всякой ерундой заниматься больше не станет. Нечего впустую убивать время. Деньги сами на огороде не растут, их надо заработать:
– И так со всеми этими праздниками куча невыполненной и упущенной работы, а значит и денег. Так что, справляйтесь, дорогие мои, сами. Хорт, на тебе уход за Воронком и Гнедухой. –
Хекая от натуги, забросил в повозку несколько громко звякающих и брякающих мешков и отбыл со двора.
Теперь, Дан постоянно пропадал в кузнице, возвращаясь уже в темноте. Малуша редко виделась с ним и очень скучала. Единственное время, когда они могли недолго побыть вместе, это полдень, когда она радостно мчалась через всё село, чтобы отнести жениху (да, теперь уже – официальному жениху!!!) горячей еды. А кому же ещё позаботиться, как не ей?
Садилась напротив, подпирала ладошкой подбородок и умилённо любовалась, как красиво, хоть и быстро, он ест:
– Вкусно? Тебе правда понравилось? –
– Очень! Спасибо, милая. –
Как же это приятно – кормить своего мужчину! Ну, пока, конечно, не совсем своего, но всё же…
Дан понимал, что девочка бессознательно примеряет на себя роль жены, и внутренне посмеивался, глядя с какой серьёзной мордашкой она кладёт на чистую холстинку, расстеленную на столе, толстые ломти хлеба и крупные варёные яйца, ставит глубокую миску с кашей и крынку с молоком, которую осторожно, чтобы не расплескалось ни капельки, несла для него.
Правда, иногда при взгляде на врождённое изящество девчонки в простенькой одёжке, на тронутое загаром породистое лицо, на маленькую узкую руку, со скромным серебряным перстеньком, подаренным им на семнадцатилетие, на шершавые от работы ладошки, отворачивался, чтобы Малуша не заметила, как темнеют глаза от накатившей досады. Её бы в бархат и шелка, расшитые бурмицким зерном*, а на тонкие пальчики – драгоценные кольца с таусинами** и смарагдами…
Какая жестокая издёвка судьбы, свела их в этом убогом селе для убогой жизни! Не жизни… существования… Неужели она достойна только немудрёных редких радостей, что он теперь может ей дать!
Если бы он всё же не отступился… сумел вернуть принадлежащее по праву…
Но, зло одёргивал себя:
– Нечего скулить, как побитый пёс! Прошлого не возвратить, и пора с этим смириться. Надо уметь проигрывать. А раз проиграл, то приходится брать от жизни что даёт, и не забывать низко кланяться, что до конца не добила. Впрочем…
Кабы не несчастье, не было бы у меня вот этого синеглазого чуда, от которого я пытался бежать, да так убежать и не смог… –
И утихала злая горечь в растревоженной душе, омытая нежной улыбкой и сиянием простодушных глаз…
В один из прохладных сумрачных дней, незадолго до свадьбы, Малуша, как всегда торопилась к кузнице, весело здороваясь со встречными. Пройден поворот у постоялого двора… Быстрее пробежать мимо нескольких дворов, привольно раскинувшихся вдоль торгового пути… И всё ближе стоящий в отдалении от села новенький каменный короб кузницы с прозрачным дымком над трубой. Не слышно звонкого голоса молота. Значит отложен молот и Дан уже ждёт. Ждёт её!
Заранее улыбаясь, она шагнула к распахнутой двери и вдруг застыла на пороге, не веря своим глазам…
Из ослабевших пальцев выскользнула корзинка с обедом и мягко завалилась на бок. По земле потёк тоненький молочный ручеёк, собираясь в лужицу возле порога.
Малуша, ничего не замечая, словно прикипела взглядом к открывшейся картине.
В кузне, освещённой скупым светом с улицы и отсветами огня из горна, царил полумрак. На лавке, спиной ко входу, чуть вполоборота сидит Дан…
А напротив ( на её, Малушиным, месте) навалившись на столешницу пышной грудью, склонилась близко-близко к лицу жениха… Задора?
Похудевшая и оттого неожиданно похорошевшая Задора! На столе, там, где она и сама всегда накрывала для Дана, на квадратном куске отбеленного холста – открытая фляжка, миска с румяными пирожками и крупные, светящиеся прозрачной желтизной, яблоки…
Вот он… коснулся протянутой к нему ладони собеседницы…
Та, заглядывая ему в глаза, что-то ласково воркует…
А он, слегка пожав плечами, негромко отвечает…
Слов не слышно. Да и услышишь ли что сквозь оглушительно грохочущий в ушах бешеный набат…
Малуша, наконец выйдя из оцепенения, вспомнила, что надо дышать, и сделала неуверенный шаг вперёд.
И невольно вскинула руку к горлу, словно защищаясь от вонзившегося в самое сердце торжествующего взгляда ехидно улыбающейся соперницы, словно говорящего:
– Смотри! Ты не нужна ему. Он мой! Мой! Ты здесь лишняя! –
Дан, почувствовав что-то, поднял голову. Пусто. Никого... Только ветер швырнул несколько капель начинающегося дождя.
– Что там? – Мужчина поднял глаза от лежащей в руке металлической височной подвески: – Кто это был? –
– Да нет здесь никого. Тебе показалось. Дан, ну, что? Сделаешь? Они мне так нравились! И надо же было сеструхе потерять вторую… Пофорсить ей, видите ли захотелось! Счастье её, что не догнала. Поймала бы, все космы повы`дергала. Да-а-ан, ну пожа-а-алуйста… Я подожду. Если у тебя нынче времени нет, так я вдругорядь приду.
Дан, ты пироги-то ешь, а то остывают. Вот эти с капустой, а эти с грибами. Сама пекла. Для тебя старалась… – громко затараторила Задора, пытаясь ухватить его за руку и удержать…
Но Дан оглянулся и зацепился взглядом за лежащую на пороге корзинку. Пружинисто оттолкнувшись, перескочил лавку и выметнулся за дверь. В тусклой бурости обочины резануло глаз яркое синее пятно, а за оградой крайней избы мелькнул и скрылся тонкий девичий силуэт.
Мужчина на ходу подхватил оброненный платок и, сунув за пояс, стремительно шагнул вслед. Но, словно споткнувшись, остановился. На дороге, от ворот постоялого двора движется неспешно шагающий конюх, ведя в поводу молодую лошадку.
Ах, да… вчера договорились… Ну, что ж, надо работать.
Рядом с похохатывающим мужиком, заглядывая ему в лицо и азартно размахивая руками, что-то заливает возвращающийся с обеда крепенький курносый мальчишка-подмастерье.
Дан вернулся назад и подцепил корзинку за ручку. Задумчиво качнул, глядя пустыми глазами на срывающиеся белые капли и зачем-то погладил пальцем промокшее полотенце с красным обережным узором по краю.
– Дан! Ну, так что, мне завтра подойти? – вырвал его из задумчивости приторный голосок.
Мужчина, играя желваками на скулах, подскочил к столу, молча сгрёб холстину вместе с посудой и ткнул резко запахший квасом бесформенный комок в руки испуганно попятившейся Задоре.
– Ну, надо же... Как ловко всё подгадала. – утвердительно произнёс он, холодно наблюдая, как заюлила взглядом девушка.
– Уходи. И чтобы я тебя больше не видел. Ах, да… Забери свою побрякушку. – и, подхватив со стола забытое украшение, сунул туда же.
– Дан, миленький, я ничего такого даже и не думала… Я… Ну, при чём здесь я? Я не видела… Правда-правда! Она сама…–
– За-мол-чи. – Перебил он, поморщившись от слов, невыносимо режущих слух фальшью.
– Да, что же вы за подлые существа такие! Убирайся, и благодари небо, что не мужчина, иначе… –
Еле успев сдержать силу руки, подтолкнул к выходу: – Уходи. И дорогу сюда забудь. –
Словно надеясь на что-то, постоял на пороге, глядя в сторону, где скрылась Малуша, и внутренне застонал:
– И что теперь делать? Всё, как назло… Напридумывает теперь себе…Забьётся в уголок и слезами изойдёт… И догнать нельзя… А эта сучка … на что надеялась? Убил бы!!! Безмозглая тварь! Решила поиграть со мной в игры, о которых понятия не имеет! Глупо…Глупо… И ведь даже в голову не могло прийти…
Мммм… Попасться в примитивную ловушку тупой лживой девки… Как глупо… –
Зная свой бешеный характер и понимая, что если не возьмёт себя в руки, может сорваться, и тогда может наворотить такого... Нельзя.
Дан закрыл глаза и отрешился от всего, стараясь усмирить поднимающую голову ярость.
Несколько минут... и вот уже привычное место заняла хорошо знакомая всем посторонним спокойная, холодная маска по имени Дан.
Задора, умоляюще прижимая к груди подмокший узелок, начала было что-то лепетать, всё ещё надеясь заболтать, оправдаться, но напоровшись на брезгливый взгляд, осеклась.
– Да что ж такое-то! Вот ведь чурбан дубовый! Никак не получается… Ну, ничего, не последний день живём. – пронеслось у неё в голове.
Искоса зыркнула на приближающихся односельчан:
– Уууу... Растаращили свои любопытные зенки! Принесло их... – мысленно ругнулась она и растянула губы в улыбке:
– До свиданьичка, Данила Батькович! Насчёт заказа вы ещё подумайте. Я, как время будет, к вам наведаюсь, тогда и обговорим что да как. –
Кивнула, поравнявшись с приближающимися к кузне мужиками:
– День добрый, дядька Поздей. Здравствуй, Булгак. – и медленно двинулась по дороге, стараясь на ходу поаккуратнее сложить содержимое неряшливого свёртка и завязать концы тряпицы.
А Малуша, не разбирая дороги, мчалась прочь от села, стремясь уйти как можно дальше от того, что причинило смертельную боль. Убегала, словно раненый зверёк, который ищет укромное место, где можно затаиться и зализать раны…
И неважно, что холодный ветер хлещет по мокрым щекам порывами мелкой измороси, что в бок вгрызается нарастающая боль, а сердце колотится так, что кажется ещё миг, и оно, разломав клетку рёбер, в брызгах кипящей крови вырвется на свободу. Бежать! Бежать!
Превозмогая себя, она заставляла двигаться тяжелеющие ноги, пока не запнулась за кочку и со всего маху не грохнулась на землю, в последний миг успев выставить перед собой руки. Заворочалась, пытаясь подняться, и вскрикнула от внезапно пронзившей запястье боли. Перекатившись на бок, скорчилась в комочек, пережидая дурноту. Наконец перед глазами перестали мельтешить чёрные точки, и немного выровнялось раздирающее грудь дыхание. Девушка, осторожно придерживая левую неестественно выгнутую руку, села и огляделась.
Пожухлая трава в проплешинах мокрой земли…Сзади, за полуоблетевшими садами виднеются крыши села. С другой стороны… С другой стороны крутой обрыв над излучиной** реки. Если бы не кочка, то птицей лететь бы с этого берега… Правда, лететь пришлось бы недолго. Как раз до холодной воды с плывущим по ней отражением набрякших влагой серых туч…
И на этот раз рядом нет никого, кто кинется спасать… Судьба?
Поднявшись на дрожащие ноги, Малуша, словно в забытьи, добрела до обрыва и замерла, глядя вниз. А река, шелестела тихим голосом волн, завораживая и соблазняя:
– Иди ко мне… Просто шагни… Я укрою тебя от предательства и злобы людей… Я подарю тебе покой, которого ты так хочешь… Не будет ни слёз, ни обиды, ни боли… Сладкий покой… Ну же… Решайся… Это совсем не страшно... Всего один маленький шаг... –
Девушка подалась вперёд, закрыла глаза и занесла ногу в пустоту…
Не успела. Сзади кто-то злобно рявкнул, и резко дёрнул за подол, отшвыривая от края. Не удержавшись на ногах, Малуша взмахнула руками… и очнулась сидящей на земле в нескольких шагах от обрыва, куда только что чуть не шагнула. А за спиной…
Она медленно повернула голову и вздрогнула, напоровшись на грозный взгляд медово-жёлтых, пронизанных коричневатыми точками глаз на оскалившейся морде. Морда прилагалась к здоровенной серой зверюге, обжигающей её голую шею запалённым дыханием.
Страх незаметно сменился удивлением… а затем радостью узнавания.
– Се… Се-е-ерый? Се-еренький… – облегчённо выдохнула девушка.
Гибко извернулась и оказалось, что она уже стоит на коленях, и, уткнувшись лбом в жёсткую шерсть на шее волка, отчаянно рыдает. Серый переминался, безуспешно пытался лизнуть залитую слезами щёку, тяжело вздыхал, но не вырывался, терпеливо дожидаясь, пока успокоится, да заодно и сам отдышится.
Наконец рыдания начали стихать. Зарёванная Малуша попыталась отодвинуться от тёплого бока волка, неловко шевельнулась и зашипела сквозь стиснутые зубы. Серый напрягся было, но быстро разобрался, что защищать не от кого, и подтолкнул её носом. Хватит, мол, на холодной земле рассиживаться. Не послушаться было невозможно, поэтому она встала. Только теперь почувствовав, что колени и локти холодит прилипшая мокрая ткань, уставилась на безобразные пятна, расплывшиеся по панёве и рубахе, тронула пальцем перепачканную новенькую душегрею…
А платка и вовсе нет. Где-то потеряла.
Да… вид, словно вместе со свиньями валялась… Но это не самое плохое. Плохо, что прямо на глазах раздувается и болит при каждом движении рука.
А Серый, устав ждать, брезгливо зажал в зубах край грязного, облепленного цепкими колючками подола, и настойчиво потянул за собой. Малуша в эти места никогда не забредала, поэтому полностью положилась на чужую волю.
– Ты откуда здесь взялся? – безразлично спросила она, но сразу же об этом и позабыла…
Обволакивая душу серым беспросветным унынием, накатила апатия.
Саднили грязные расцарапанные при падении ладони. Руку дёргало острой болью. Ныли ушибленные колени… С намокших волос за шиворот сочились холодные капли...
И невыносимо болела душа.
Всё плохо. И ничего хорошего в жизни уже не будет…
Бурмицкое зерно* – жемчуг
Таусин – сапфир
Смарагд – изумруд
Излучина** – крутой поворот реки.