Гумилёв, Мандельштам, Цветаева –
Банда ангелов в Доме поэта –
И навек в блеске крымского лета
В нём и гости его и хозяева.
ГУМИЛЁВ
Подъявший секиру и лиру,
Воспевший ружьё и весло,
О Слове поведавший миру,
Сияньем затмившем Число.
Языков двадцатого века,
Плывущий беспечно в Китай,
Концом абиссинского стека
В Господний стучащийся рай.
Георгия лента истлела.
И звуком не полнится слух...
Навеки отвержено тело,
Но вновь обновляется дух.
МАНДЕЛЬШТАМ
1.
Летя во тьму, в безвестность, в бессловесность,
Один лишь дух, почти что бестелесность,
Без возраста, без имени, без страха,
Безвременно слетевший к чадам праха
И сам давно рассыпавшийся в прах
С невысказанным словом на устах.
2.
Плывём. Куда ж нам плыть? Стезёй ковчега,
Заветного достигнувшего брега?
Не сбиться как? И вот на помощь нам
Призвав пучин библейских Моби Дика,
Летит с масличной ветвью Эвридика,
К Европе кит стремит нас по волнам.
Таинственно спасённые во чреве,
Излившись в благодарственном напеве,
И мы спешим к сиенским высотам,
Где с райского слетают небосклона
На луг цветущий лебедь Аполлона
И Данта шмель – блаженный Мандельштам.
3.
Родился Бродский. Умер Троцкий.
В зените злобы век уродский.
В почёте штык и ледоруб,
И не до нобелевских труб.
Но, тёзку с пьедестала сбросив,
В другом году другой Иосиф,
Очнувшись в чердынском плену,
Почуял под собой страну –
От камского дебаркадера
До ледоруба Меркадера,
От Чёрной речки до Второй,
Такой же чёрной и сырой.
А Чердынь там или Воронеж,
Иль сруб, где звука не проронишь –
Не всё ли ссыльному равно –
Уж всё заверчено давно.
ЦВЕТАЕВА
...И страшно не участи мужа,
Едва ль её участь не хуже –
Зреть тьму поглотившую дочь.
О, есть ли беззвёзднее ночь?!
Уж ей на земле не житьё.
И жаль не себя самоё –
Жаль милого сына, который,
Вернувшись в недобрую пору
С ней вместе на круги своя,
Погибнет за други своя.