Ночью они были на рынке. Два детских свитера пригляделись Опакуджи среди всего прочего, что нужно было продать, чтобы появились деньги на ночной сеанс в компьютерном клубе, из которого двое парней уйдут с чужим монитором, когда один из них не сможет найти под утро свою ветровку.
В этих свитерах не было нужды, но они ему понравились. Когда Опакуджи придет домой, мама их заметит:
- Это откуда? Всю ночь где шлялся?
- Купил да, мам, ты же знаешь, я, иногда, с Сундуком, по ночам работаю.
- Мамин умничка, а в кадетский как сейчас пойдешь?
"Да, я такой" - подумал про себя Опакуджи, и ответил, что спал на работе.
Уговорив с третьей попытки старшую сестренку налить себе чаю, используя при этом весь арсенал доступных ему методов убеждения, он решил посмотреть, чем занимается, уже взрослая, младшая, для которой телефон - спасательный круг в океане забот и обязанностей. Причем модность этого спасательного круга, видимо, придает ему большую степень плавучести, значимость которой снижается отсутствием весел и паруса. (за некоторыми исключениями, основанными на профессии владельца, или его интересах...(???))
- Че там, кайфуешь?
- Отстань.
- Да ладно тебе, покайфу ж в интернете смотреть, как кто-то что то делает.
- Я читаю.
- Ага, Достоевского?
- Нет, Сумерки.
- А че не Полдень?
- Уйди.
- Да мне жалко уже на тебя смотреть, отвечаю, пойди прогуляйся хоть, что ли.
- Идем ты тоже со мной, будешь покупать мне, че я скажу.
- Деньги дай, - осознавая всю степень серьезности сложившейся ситуации изрек Опакуджи.
- У тебя есть деньги, обманщик, вон целая куча в процессоре лежит.
- Куча, ахахахах... Нет, откуда деньги, я бедный человек вызывающий сочувствие, финансовый страдалец, бумажный банкрот...
- Дурак, иди отсюда, страдалец он.
Опакуджи кусает её плечо, а она обнимает его и наносит неожиданный удар по голове, как он её и учил. После чего они расходятся показав друг другу "Константиновские" факелы, но Опакуджи возвращается, чувствуя, что ни к чему хорошему эти постоянные "стояния" в интернете не приведут.
- А знаешь, что такое кайф? Кайф, это когда ты домой приходишь уставший и убежденный, что все, что ты мог сделать для этого дома, ты уже сделал, и, порой, даже улыбаться забываешь, от чувства выполненного долга, прям, как мама. Вот эти вот на видео там попотрясы, они, че, думаешь, кайфуют, что ли? Исполняют они там, заставляют себя радоваться происходящему, был я на их дискотеках, ничего кроме количества бывших партнеров и толщины всего прочего там не обсуждается. Полчаса готовы побыть макаками ради пяти минут удовольствия, а потом полжизни плачут. Вообще не смотри даже на них, или тебе любопытно? Хочется, да, разочек на дискотеку сходить?
- Неа, а че ты там делал?
- Думал, если хорошее место, тебя в след раз с собой забрать. Приглядывался. Так че, пойдем на дискотеку? Бедро влево качнула короче, все левые твои, бедро вправо – правые твои. За час найдем тебе десять женихов, одной проблемой меньше.
- Себе найди женихов. Как будто туда просто потанцевать не ходят.
- Ахахах, ходят, наверно, но я не видел.
- Все равно я и не собиралась.
- Ну хоть разочек не хочется, что ль?
Она что-то бросила в него, и Опакуджи, пытаясь увернуться от летящего предмета, выбежал из комнаты наткнувшись на картину, что была единственным портретом висевшим на стенах его дома.
Он впервые слышал, или говорил те слова, которые звучали в адрес того, кто был изображен на этом портрете... Увидев взгляд, непоколебимость которого подчеркивали высокие скулы и строгий внешний вид изображенного воина, Опакуджи испытал неведомый ему раннее трепет. С одной стороны, это была всего лишь картина, которая и создавалась для того, чтобы на нее смотрели, но с другой, после осознания личности исполненной на фоне мутных абстракций, намекающих на обстоятельства свершившихся событий истории, она являлась и святыней. Вырезанная из дерева, чтобы передать всю выразительность форм, покрытая томно-теплыми тонами, превосходно гармонирующими с винтажной рамкой, которой картина была обрамлена ... Рядом с такою невольно чувствуешь себя неполноценным. Опакуджи попытался назвать её картиной, чтобы набраться смелости лицезреть подобное чудо, но сказал это так тихо, что сам не поверил своим словам. Описать те чувства, которые он испытывал рядом с нею, он бы не смог, потому что сам не мог определиться, пока что-то не попало ему в глаз, и не пришлось огромным усилием воли сдерживать слезы.
Это был портрет Имама Шамиля. Вся гордость и честь Дагестана умещалась менее чем в одном квадратном метре стены.
Опакуджи решил посмотреть на происходящее со стороны, и увидел в этом грех, так как в Исламе запрещены изображения живых существ, но не смог различить в этом грехе самого себя.
От "нетерпения сердца" Опакуджи отошел от картины, чтобы выпить наконец-таки налитую ему чашку горячего чая, но та оказалась слишком горячей, и, от непривычки, он обжог губу, продолжая отпивать из чашки, пока крик мамы не отвлек его:
- Иди сюда, быстро, баллоны помоги мне спустить! (первая половина этой фразы звучала на аварском)
- Да иду я, иду...
Опакуджи, недовольный необходимостью забираться в самое пыльное место дома, сделал то, что сказала мама, после чего услышал:
- В магазин тоже сходи, пока не ушел.(а эта на русском;)
- Не, не, мам, я все, опаздываю уже.
Но как бы он не торопился, он все равно опоздает на развод, и будет ждать его окончания в компании Сундука, за воротами корпуса. При встрече они пожмут друг другу руки. Рука Сундука будет настолько нежною, что даже прикосновение райских гурий не сравнилось бы с нею в нежности. Она была такою бархатистою, что лучи солнца замедлялись на её поверхности, чтобы прикосновение длилось чуточку дольше. Тепло исходящее от нее согреет Опакуджи, в это пасмурное утро, от макушки до кончиков пальцев. Он бы ни за что не отпустил руку, которая была последним, что согревало его сердце, если бы звук встретившихся ладоней не услышали за воротами, и не загнали их в кадетский, записав в список опоздавших.
- Вы уже надоели оба опаздывать, что на этот раз?
- Да машину толкать помогали...
- Не надоело сказки рассказывать? Как дети, каждый день одно и тоже.
А уже позже их назовут жабами в погонах.