Мне снится мой дом, тишина и благодать русской деревни. Седой дым из труб, похрустывание снега под ногами. Если вдруг перенестись из шума и толчеи города сюда – тишина навалится мохнатой снежной грудью, толкнёт в сугроб, и уже спустя минуту засмеётся на другом конце улицы, удаляясь.
Ах, зябко! Мороз щиплет щёки, не даёт стоять на месте. Так смешно смотрятся красные варежки на руке, привыкшей к кожаной перчатке! Улыбаюсь и иду дальше по знакомым улицам. А в небе смеётся зима, кидает снежных мошек на землю, надёжно спрятав замёрзшие звёзды за белой пеленой снега. У фонаря их особенно много. Смешные белые пчёлы! Вот также летали вы и много-много лет назад...
Ах, холодно! И шапка совсем обледенела. Быстро перебирая маленькими ножками, забегаю в студёные сенцы. Белый холодный свет с улицы, осторожно заглядывая в дверь, освещает дрова, заготовленные на зиму, и сухие травы у самого потолка.
Открываю дверь, обитую чёрной клеёнкой, и сразу вваливаюсь в тепло маленькой комнаты. Светит зелёный абажур под потолком. На стенах, оклеенных разными обоями, старинное зеркало с кривым стеклом, в рамках – чёрно-белые фотографии, на которых бабушка ещё молодая красивая девушка. А в углу, перед иконами, горит лампадка. Прабабушка, что-то бормоча, колдует над керосиновой плиткой. В крохотной кухоньке нет электричества, поэтому там горит керосиновая лампа. И везде пахнет керосином.
Но вот скрипнула дверь и следом за мной вошла бабушка: «Мам, мы пришли!» Анися, моя прабабушка, уже спешит встретить желанных гостей. Она целует меня в голову и улыбается беззубым ртом, а морщинки, как добрые лучики, – от глаз, по щекам. А потом, как всегда, она достает из-под кровати плетёную корзину, а оттуда – банку с «конфектами», и говорит: «Возьми, сколько хочешь», и я всегда беру одну. Потом они с бабушкой начинают разговаривать о всяких взрослых делах, а я смело влезаю на печку. Там пыльно и темно. На стене на гвоздиках висят мешочки с сухарями и семечками: на чёрный день. А ещё лежат старые подушки. Прячу в них нос, обхватываю руками, и так тепло и хорошо-хорошо! Пыль щекочет нос. Морщу его, чтобы не чихнуть, а тем временем рассматриваю покосившиеся шкафчики на кухне, скамьи вдоль стен, на которых много-много чугунков и глиняных горшочков. Жарко от печки, совсем тянет в сон. Лениво и вяло спрыгиваю на сундук, внутренняя крышка которого оклеена разноцветными открытками. Здесь хранится Анисино «добро»: вышитые шёлковые кофты, длинные чёрные юбки, платки. Бабушка говорит, что раньше у всех так было: не шкафы, а сундуки. И люди другие были. Вот смотрю на фотографии, а лица у всех добрые и как будто немного строгие. И все отчего-то чёрно-белые.
Анися любит, когда её называют по отчеству, Васильной. И все её подруги, такие же седые древние старушки, называют её Васильной.
Часто бабушка уходила куда-нибудь и оставляла меня с Анисей. И тогда она рассказывала мне про бога, и про ангелов на небе, и про то, что злые люди горят в аду. Мне было интересно и хотелось узнать побольше, но когда я спрашивала у бабушки, та говорила, чтобы я не смела ни у кого об этом спрашивать. А сама по праздникам ходила в церковь и приносила просвирки со святой водой.
А ещё мы с Анисей ходили в гости, в маленькие и тёмные дома с полосатыми дорожками на полу, которые называли дерюжками. Там также топили печи, и пахло керосином. В одном таком доме было светло и праздник: много-много народу, разговоров и еды. И меня подводили к кровати умирающей незнакомой бабушки, она лежала за красными занавесками. Она взяла меня за руку и улыбалась, а глаза у неё были такие большие и словно светились изнутри. Мне захотелось плакать, вдруг пошла носом кровь, и люди вокруг засуетились.
А в другом доме жила старая-престарая бабулечка, наверное ещё старее моей Аниси, которая и без того прожила почти век. В этом доме было тихо и печально. Серая кошка спала на стуле, и в печке еле теплился огонек. Эту бабушку совсем забыли её дети. Соседи носили ей хлеб, и старенькие подруги иногда навещали её. Эта бабушка подарила мне целый ворох цветных лоскутков: одни были гладкие, шёлковые, одноцветные, другие – в цветочек и в разный другой рисунок. Как я была счастлива! Тогда это было целое богатство, лоскутки!
Некоторые из них затерялись, из каких-то бабушка сшила моим куклам платья, но я до сих пор помню добрую старушку. Сейчас её уже давно нет: она замерзла в одну из зим в своём маленьком домике.
Умерла моя прабабушка и многие её подруги. Они были последним отголоском прошлого века с его звучными песнями, гармоникой, плачущей на всю деревню, косматым дымом из труб. Они тоже были молодыми, влюблялись, смеялись и плакали, играли в давно забытые нами игры. Они просто жили в то время, как на политической арене России разыгрывались страшные драмы: две мировые войны, революция, гражданская война. Они хоронили своих мужей, братьев, сыновей, они выживали в голод, плакали, но продолжали жить.
Человек полетел в космос, спустился в глубины океана, изобрел атомную бомбу. Что им до этого? Они также сажали морковь и лук, как и прежде; беспокоились, если долго не было дождя; крестились перед образами при первых ударах грома. Ничего не изменилось в их жизни, даже пресные лепешки на керосиновой плитке. Сейчас таких уже не пекут.
…В мрачном городе зима. Снег. Скрежет тормозов, шум моторов, звук сотен голосов и чавканье растаявшего снега под ногами, - вот нынешний век без прикрас праздников. Он тоже пройдет, канет в лету, как и все предшествующие. Но если хочешь не быть забытым, продолжить жить в сердцах других людей, не нужно изобретать эликсир молодости – просто подари ребенку ворох цветных лоскутков.