У камешков дрожат на грудях тоги.
Миф попирая слишком тонкой ножкой,
торгует дева вяло вялыми цветами.
Скукожились от сырости
сто тридцать семь оттенков
махровой прежде охры Золотых ворот.
Несвежий день сдвигает брови,
вороны пугают ветер
обрывом слов,
роняя капли перьев
на пористый сугробик.
Звонит трамвай-истерик
в последней в мире телефонной будке:
«Halооо!»
и вопль колёс
бесстыдно, как нож по деревянному столу.
Позднее утро взбивает седые кудри улиц
и грязное бельё зимы
в бессмысленную пепельную пену.
Пролёты старинных лестниц и простыни
колеблются над переулком.
Зима
ждёт смерти медленно
и тупо смотрит в стену.