Композиторские размышления о бардах
Природа самодеятельного композиторского творчества...
Эта тема мне близка потому, что я одно время довольно много занимался нотировкой и подготовкой к печати нотных сборников местных бардов. Надо сказать, что при кажущейся примитивности эта работа довольно сложна. Почему? Тут я приведу притчу, которой Эйнштейн любил объяснять свою теорию относительности. Вот слепой жук ползёт по шару – и жук этот убеждён, что он ползёт по ровной поверхности, ведь относительно ползущего поверхность шара – плоская. Вы спросите: причём тут жук? Слепота жука – это незнание нотной грамоты автором-«слухачом», который, как правило, искренне убеждён, что он поёт во всех куплетах и из раза в раз одну и ту же мелодию. А на самом деле, как только берёшься за нотацию по слуху, сплошь и рядом обнаруживаешь, что в
каких-то мелких, но важных деталях напев разных куплетов отличается; отличается он и в аудиозаписях, сделанных в разное время. Это-то и придаёт самодеятельной бардовской песне оттенок спонтанности, печать особой слиянности с поэтическим словом, это-то и позволяет говорить о жанре бардовской песни как о пении стихов под музыку, а следовательно – как о
синкретическом искусстве, что свойственно фольклору.
Приведу ещё одно сравнение. В европейских языках фонемой, то есть минимальной смыслоразличительной единицей, в общем-то, является отдельный звук, а в китайском – слог. У китайцев есть определённый набор фиксированных слогов,
которым соответствуют иероглифы. Адаптируя для произношения какое-либо европейское имя, китаец видоизменит его так, чтобы оно делилось на привычные ему слоги-блоки. Для европейского профессионального музыкального мышления
звуковой «фонемой» является нота, ступень звукоряда; барды же мыслят некими интонационными блоками-иероглифами.
Подобное явление мы ранее видели в донотном (крюковом, знаменном) распеве средневековой Руси: крюк – это определённая маленькая попевка, и набор этих попевок ограничен традицией. Иногда бывает так, что две мелодии песен разных
– и даже не знающих друг о друге! – самодеятельных авторов (особенно, если песни сочинены на одно и то же стихотворение, – как известно, есть поэты, особенно любимые бардами!) подозрительно похожи друг на друга, так что может даже возникнуть вопрос о плагиате! Но анализируя под музыковедческой «лупой» обе мелодии со всеми их вариантами, выявляющимися в различных куплетах или в разновременных исполнениях одной песни, приходишь к выводу, что вся эта ва-
риантность есть просто кружение по одному, притом довольно ограниченному традицией, интонационному полю. Вероятно, так видоизменялись и шлифовались напевы народных песен в глубине веков, переходя от одного певца к другому, из
одной области в другую (вспомните игру «испорченный телефон»). В отличие от «а капелльного» (без инструментального сопровождения) фольклорного пения, бардовское искусство зиждется на гитарном гармоническом сопровождении. Это
существенное отличие от старого фольклора.
Для барда – гитарные аккорды есть готовые ячейки для слогов-иероглифов. В случае, когда в основе двух песен лежит одно и то же стихотворение, сам ритм стиха подсказывает двум авторам музыки схожее (зачастую лежащее на поверх-
ности!) ритмическое решение. А пересечения в отдельных интонациях можно объяснить узостью набора этих самых интонаций-слогов-иероглифов, обусловленной ограниченностью слухового опыта и традиционного «интонационного словаря» самодеятельных авторов, из сотен которых лишь единицы бывают способны эту ограниченность преодолеть, поднявшись над пыльным приземным слоем интонационной атмосферы в более чистые и разрежённые её слои (гении же музыки ловят свои музыкальные волны в стратосфере, в космосе!).
Теперь понятно, насколько музыковедческий инструментарий, призванный отличать интонационное родство или влияние традиции от плагиата и работающий хорошо в сфере профессиональной, академической музыки, – насколько он не «заточен» для «слепых жуков» самодеятельной гитарной песни: она ещё ждёт своего Эйнштейна!