Существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть; это есть только жестокость. (Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое)
«...А я думал, что мы ещё вместе походим по снегу — по белому, чистому, нежному; что ты возьмёшь меня за руку и будешь шептать, счастливая, ласковые слова. Я даже начал с теплом встречать тот поезд, на котором ты ко мне приезжала, — вместо солнца на рассвете я ждал один вагон из далёкой стороны. Я думал, что живые люди не стонут от нестерпимой боли. И я был прав. Эта боль настолько нестерпима, что по снегу я буду идти один, а после снега будет лёд. Он будет скользким, даже слишком скользким. Когда я ступлю ногой на него, то поскользнусь и упаду на оледеневшие рельсы. По этим рельсам будет ехать всё тот же поезд с тем же вагоном, который я встречал вместо солнца. Но мне уже будет всё равно. Люди не живут с такой болью. Моё существование изначально было обречено. Ведь теперь мне кажется, любовь к тебе была лишь приготовлением к смерти. Да, именно к настоящей физической и духовной смерти. Многие убивают себя, прокручивая картинки сожаления о себе, но мне этого не нужно; я умру тихо, умру на рассвете, когда солнце радует землю, умру под колёсами холодного вагона. И ничто теперь меня не может остановить, кроме твоего прощения».
Эту записку он отправил ей за четыре дня до положенного срока. Был ноябрь — морозный, но чудесный месяц осени. Казалось, сама природа в борьбе с холодом начинала оживать и все её соки тянулись к свету. Девушка читала эти строки равнодушно, ей было всё равно, для неё он уже давно умер.
Но вот наступил назначенный день. У девушки всё заволновалось внутри, она ходила по тёплой, уютной комнате сама не своя. В её голове носились образы улетевшего счастья, которое она так легко отбросила: она вспоминала первый его поцелуй, его робкие застенчивые слова, его взгляд, исполненный тоски; даже колючая его борода теперь ей показалась вовсе и не такой колючей. Поборов свою гордость, она набрала его номер.
Было пятое ноября, половина седьмого утра.
Парень поднял трубку и услышал в голосе девушки и жалость, и сострадание, и сочувствие, но он не услышал любви. Потому медленно и угрюмо промолвил: «Я писал, что ничто теперь меня не может остановить, кроме твоего прощения. Но это никак не значит, что твоё прощение что-то изменило».
Его телефон лежал в кармане, а разговаривал он через наушники. Сказав последнее слово, он бросился под колёса мчавшегося поезда. Девушка слышала, как стучало железо, которое дробило его кости, которое измельчало его череп в порошок. Слышала она и его последний стон, и чуть слышное “люблю”.
Но это длилось лишь мгновение. Тут же сигнал сотовой сети пропал, связь прервалась. Девушка в слезах металась из угла в угол. Но зачем? Метание это не сравнимо с метанием загубленной души. Метаться в домашних застенках слишком поздно и глупо, если ты не приехала тогда, когда он тебя ждал и всё ещё верил в твою любовь, когда он сидел на станции, как последний бродяга — заросший, грязный и заплаканный. Увы, всё уже слишком поздно... (2011, 31 октября)
Опубликовано:
Пять стихий. — 2016. — № 4 (21). — С. 32—33.