Как жаль, что мы повздорили с тобой,
как жаль, что нет причины улыбнуться.
А мне, ну, как на грех, мой дорогой,
руки твоей так хочется коснуться.
Так хочется сказать тебе, любя,
что оба мы неправы в этой ссоре:
погорячились оба, ты и я,
простую истину ища, в обычном споре.
Но мы сейчас по разным берегам,
и нас река с тобою разделяет.
Летит, спешит бурлящая река,
как будто нас с тобой не замечает.
Листаешь ты истерзанный журнал,
а я бельё, постиранное, глажу.
И тишина заполнила наш дом,
а я с такою тишиной не лажу.
И отключить бы эту тишину,
нарушить непривычное молчанье,
но я из солидарности молчу,
и убивает это состояние.
Тайком бросаю на тебя свой взгляд,
а ты, поймав его, глаза отводишь.
Так, значит тоже смотришь на меня?
И понимаю: ты уже отходишь.
Как жаль, что потеряли мы с тобой
аж два часа привычных отношений.
В ста двадцати минутах тишины
в три раза больше прожито мучений.
Ты держишь вверх тормашками журнал,
и это ли не повод улыбнуться?
А ты, мою догадку разгадав,
уже не смог от взгляда увернуться.
Как жаль, что мы повздорили с тобой.
Давно пора друг к другу повернуться.
От нас обоих веет теплотой,
и хочется друг к другу прикоснуться.
И, вот, улыбка на твоём лице,
и тишину ты первый разрываешь:
«Иди ко мне». И я уже с тобой,
и ты меня с любовью обнимаешь.
В ста двадцати минутах тишины
сердца друг с другом наши говорили,
шепча чуть слышно и тебе, и мне,
что нас с тобой давно они простили.