Метро.
Напротив меня сидел длинный и узкий человек в штанах натянутых до середины живота, с гигантскими очками и детской розовой кожей, с четырьмя глубокими морщинами, которые вгрызлись в его неправильное лицо аутиста.Он беспрестанно считал мелочь, которая накапала ему на ладонь медным сталактитом. У него было наивное лицо человека для которого жестокость и агрессия со стороны людей были основными характеристиками этого мира, и которые он, наверняка, встречал еще с раннего детства. Он почти вплотную смотрел на горстку мелочи, а его тяжелые гигантские очки сползали по жирной коже вниз, оголяя красную полоску натертой и без того розовой кожи.
На соседних местах, ближе к центру вагона сидела обиженная на жизнь молодая нелепая женщина, к которой вот-вот заглянет старость. Не из-затого, что просто пришло время, а из-за того, что та не умела ценить молодость. Её губы всегда стремились упасть на руки, а когда понимали, что их печальную сцену никто не замечает, ползли обратно вверх и поднимались, образуя другую гримасу, где было больше отвращения, чем обиды. Волосы явно были для неё проблемой, эта шапка тонких бледных ниточек шла в ногу с её блеклой кожей, которая залезала рыхлой грудью в дешевый джинсовый полукарсет, ибо без него у неё пропадала последняя возможность выглядеть вызывающе. Цвет её джинс ни капли не совпадал со всем остальным, а только показывал как отчаянно та пыталась продумать наряд, когда ей того совсем не хотелось. Единственным её шансом на красоту была улыбка, которую я никак не мог представить.
Немного дальше сидела парочка лет сорока пяти. Оба были худые до костей, с острыми, немного безумными взглядами, но, в то же время спокойными, показывая, что они уже давно знают друг друга и не собираются менять свою иллюзию. Каждый из них уже побыл молодым, и эти остатки можно было увидеть в потертых кроссовках и щеках, некогда натянутых. Они прекрасно понимали, что теперь они больше не мечтают, только вспоминают о прошлом, но и эта иллюзия им тоже нравилась. Они также знали о своих дырявых рюкзачках с перевязанными лямками, советских вареных джинсах и кепках с коёмкой соли по бокам. И поэтому, наверно, они и были самыми прекрасными друг для друга.
В соседнем вагоне сидели пять нанюханных подростков, которые обмахивались листовками из-за жары, амфетаминов, волнения и просто от того, что это напоминало им какую-то деятельность. Один из них закурил сигарету под шум тоннеля и протянул соседу. Все они сразу включили всю агрессию, на которую способна русская молодость, ибо из-за откровенного нарушения общих правил ощущали свою уязвимость ещё больше прежнего.
В конце вагона спал человек-бомж, по полу струились черные реки липкого пива, бутылке нравилось кататься и бить всё вокруг стеклянным звуком.
Была ночь с пятницы на субботу.
Я ехал в поезде для уродов.
И понял, что последним сел туда я, который записал всё это и так и не смог полюбить никого из них.