Вот и подошло время антракта. Как же все это начиналось… Около часа до полуночи я спешил на последнюю электричку в метро. Окрыленный поцелуем девушки на прощание – буквально парил над асфальтом. Но вдруг мне навстречу – бездомный мальчик. Это и было точкой отсчета. Откуда-то, из глубины сознания, начали появляться строки первого моего олына. Олын является производной от олен – жанр казахской лирической песни. Должен отметить, что в казахском языке, как правило, ударение ставится на последний слог, но я "олын" "ударяю" на первый - на "о". В дальнейшем буду часто использовать это слово. Именно так, с легкой руки моего друга, я называю свои стихийные творения. В ту ночь я шел и описывал все, что видел и слышал. И звук упавшей монеты, и заунывный гул завода, и дряхлую старуху, сидящую на гранитных плитах перехода. Всю дорогу до дома я повторял и дополнял строки, боясь потерять их в закоулках памяти, и, как только добрался, сразу же все записал. Был очень доволен и горд собой. Наверное, не зря шутят: казах, что видит, о том и поет. Это был май 1999-го года. Почему я так точно помню месяц и год? – на то есть свои причины. То было великолепное время. Мы, я и мои друзья-журналисты, снимали вместе квартиру в центре города. У каждого была своя, но туда мы приходили и устраивали душевной теплоты вечера. Пели, разговаривали, делились прожитым днем. Журналистами, к слову, были они, я же занимался технической работой, о чем здесь рассказывать скучно. Имея за плечами музыкальное образование, считал тогда, что петь под гитару известные всем бардовские и эстрадные песни - как то не серьезно. Тогда то и перелопатил все, стоящие на полке, стихотворные сборники, среди которых были и Егоров, и Расул Гамзатов, и Евтушенко, и другие. Находил наиболее подходящие произведения и, положив их на ноты, исполнял время от времени на наших вечерах, наряду с песнями Визбора, Кинчева, Шевчука и иными. Цоя, как и Башлачева, пели редко, боялись, наверное, нарушить память о них. У меня, погрузившегося во всю эту зыбь, неожиданно родилось несколько собственных песен. Помню, что мне было очень приятно, когда просили исполнить именно их… Вот так у меня и появилась первая пятерка, или что-то около того, стихов.
Время шло, и судьба нас развела. До сих пор скучаю по той кухне, с путеводителем речных рыб на стене. По нелепой случайности свои произведения я потерял. Кроме песен конечно. Особо о них не жалею, кроме как о том, первом. Его уже не вернуть. Так прошло больше десяти лет. Петь было особо некому – меня окружали люди, которым на авторскую песню, как и на стихи, было глубоко наплевать. Время от времени я брал гитару и что-то там бубнил под нее. Но вот, неожиданно, у меня появились друзья, которые с удовольствием меня слушали. Они были несколько моложе, и я у них был чем-то вроде «окна в музыку». В то же время я нашел своего отца, с которым не мог разговаривать по определенным причинам много лет. Тогда-то я и продолжил свое рифмосложение, написав еще несколько песен и олынов. Хранились они в рукописном виде в шкафу, и было их порядка десяти-двенадцати. Каково же было мое удивление, когда они бесследно исчезли! Благо их было не так уж много, и я практически все восстановил из черновиков и по памяти. Ну а те, которые я пел, естественно, забыть было трудно. Это и было тем стимулом, который погнал меня, как корову, к поисковику, и заставил вбить что-то вроде: «как сохранить стихи». Выскочила ссылка на ресурс стихаря, коим я не замедлил воспользоваться. В течение двух недель, не спеша, сохранил все, что на тот момент имел. И снова это произошло в мае, но уже в 2013-м году. Там – перевернутые три шестерки, здесь – чертова дюжина. Еще одна монетка в копилку Азазила. Шутка. Эта упорядоченность, возможно, и заставила меня творить дальше. Вновь написанным делился с отцом по телефону – тысячи километров так и не дали нам возможность увидеться. Но об этом не здесь и, уж точно, не сейчас.
В начале было слово. Вернее я был не Азазил, а Анатолий Кадыров. Именно так записано в моем паспорте. Казахское имя Барыс-хан мне дал отец, когда я родился. Но, как в свое время ему пришлось изменить свое для поступления в военное училище, так же было изменено в документах и мое, дабы не портить ему карьеру. С тем и живу. С одной стороны – Анатолий Анатольевич, а с другой – Барыс-хан Даулет-хан улы… Помимо всего, на странице сияла фотография меня раскрасивого, а не изображение дикого Иблиса, и вместо фразы Данте «оставь надежду, всяк сюда входящий» были размещены строки моей «Бирюзы». Зачем я все это рассказываю? Да ни зачем. Все написанное мной делается для себя самого. Как появился Азазил? Может быть, из-за моего увлечения герметическими законами Тота Гермеса Трисмегистоса, который был праотцом современного дьявола; может быть из-за пугающих изображений алтайских шаманов, потомком которых по одной из ветвей я являюсь; или из-за созвучия слова ирбис (Барыс – по-казахски снежный барс, ирбис) и имени Иблис. Нужно, кстати, отметить, что я – матай из казахского рода найманов. У моих предков, по мужской линии, вот уже четыре века не рождаются девочки, как, впрочем, и у меня. И потому, это слово – матай, в моих олынах, – именно подразумевает меня, а не действие, написанное с ошибкой. А, может, быть мой псевдоним появился от того, что одна прекрасная девушка, которой уже давно нет на этой земле, называла меня бесом… Определение Азазила в различных источниках разное. Это и первый эпитет дьявола, и один из падших ангелов, и название обряда «Козла отпущения грехов», и имя предводителей гигантов. Как бы там ни было, но я есмь Азазил, а изображение на главной странице считаю наполненным гармонией линий и красок. Что же до фразы из «Божественной комедии», скажу так – надежду считаю противоположностью удивлению, а удивление нахожу даром человеку. Удивляться – это то, что люблю больше всего.
Повлияли ли на мое словотворчество произведения других авторов на данном ресурсе? Возможно. Никогда не задавался этим вопросом. А вот несколько добрых товарищей и замечательного друга я приобрел. Отца уже нет, и некому мне по телефону читать написанное… было бы. Но теперь есть, и я этому очень рад. Мой друг заменил мне в этом отца.
Во многих произведениях я нелицеприятно описываю богов. Хочу заметить, что к верующим людям отношусь лояльно, но лишь до тех пор, пока они не начинают докучать. Один писатель-фантаст как-то сказал: «Все то, что вы можете себе представить, как бы ужасно это ни было и как бы ни было прекрасно, - уже произошло, в этом мире или ином». Полностью поддерживаю его высказывание. И потому, принимаю наличие всех известных мне из мировой истории богов, но не почитаю и не признаю исключительность ни в одном из них. Так же не верю в их человеколюбие. А то, что мы их не видим, могу вам объяснить одним из своих умозаключений. Представьте себе нульмерное пространство. В математическом смысле этого понятия. Можем ли мы представить себе наличие чего-либо в нем? Нет, не можем. Поскольку в бесконечно-малой величине не может существовать разума. Можем ли мы увидеть одномерное пространство, в том же, математическом, смысле? Нет, не можем, поскольку это лишь череда невидимых точек. Но в нем уже может быть разум, поскольку есть воля к перемещению. Велик ли этот разум? - не думаю. По аналогии, мы не сможем увидеть и плоскость, которая расположена параллельно углу нашего зрения. Впрочем, под любым углом. Ведь она состоит из тех же точек. Но если в ней присутствует разум, то он, бесспорно, более высокого порядка, чем на прямой. К чему я веду? Да к тому, что есть и многомерные пространства, в которых живут существа, неспособные видеть нас. А может быть, они научились раздвигать границы своего осязания? Возможно, это и есть боги? Их разум, направленный на изучение своего мира и изучения мира в себе, нам никогда не постигнуть. Мы же для них – лишь мираж в пустыне. О своей теории n-мерных пространств с величиной n, не являющейся целым числом, говорить неуместно на данном ресурсе. Скажу лишь, что, по аналогии с вышеупомянутой, можно привести и другую мою теорию об алфавитах различных народов. Дойдут руки – будет сделано. Такое вот лирическое отступление.
Почему я назвал это излияние своих мыслей антрактом? Проверив количество написанного мною за последние пару месяцев, я очень удивился этому числу. Да и качеству тоже. Я оказался в состоянии оголенного нерва, который реагирует словом на любое событие. А поскольку давно хотел пройтись по всему прошлому и исправить огрехи (уровень моего мастерства, как мне кажется, дошел до той отметки, когда можно это позволить), то и решил использовать время творческого подъема для коррекции. Тем не менее, за время нещадной правки было создано полдесятка новых произведений. По ходу работы изменены многие названия, хотя, по большому счету, в четырех случаях из пяти они нужны лишь для ориентирования. Были сделаны пометки на олынах, положенных на музыку и на тех, которые созданы благодаря прочтению мною других авторов. Создан сборник «Глина», куда я забросил все то, что когда-то имел неосторожность напубликовать. Это сырые произведения, которым одной правки будет мало. Их нужно либо переписать сызнова, либо и вовсе выбросить в мусорное ведро. Все прозаические выплески и короткие статьи помещены в конец списка произведений, несмотря на дату их написания. Следует заметить, что расположение олынов именно в порядке написания мне очень дорого. Не потому, что я педантичен, хотя и поэтому тоже. Дело в том, что проходя по ним, я вспоминаю былые чувства, былые тревоги, вижу изменение стиля. Исключением, пожалуй, являются «Александр» и «Таис», да еще три части моего «Шаха». Им сам бес велел быть вместе, независимо от даты их сотворения. На середине дороги я получил замечание о слишком частом использовании одного слова. И будь это слова – стерх, бирюза или другие, любимые мною, то я, пожалуй, пропустил бы это мимо ушей. Но замечание оказалось дельным. Пришлось приостановиться и еще раз пройтись по ста с лишним, с целью устранения этой досадной оплошности. Это замечание преследовало меня до самого конца, и дало возможность создания еще более интересных картин. Эта вынужденная остановка, помимо всего прочего, показала мне, что труд не оказался напрасным. В остальном я был собою доволен. Одновременно с первым замечанием поступило и второе. Я всегда думал, что Пушкин, в угоду рифме, иногда грешил смещением ударений. Каково же было мое удивление, когда узнал, что в его время произносить эти, якобы измененные и непривычные слуху, слова было принято именно так. А некоторые в быту произносились и вовсе с различными ударениями. Но тогда было становление современной русской речи – сейчас же правила существуют практически для каждого слова и сочетания. Пришлось обратить внимание и на данный аспект, работая с учебниками, отчего процесс стал еще более увлекательным. Ошибок было не много, но они были. С юности я старался развивать свою речь в направлении идеального произношения, продолжаю добиваться этого и сейчас. В каком бы городе России ни оказался, с людьми из каких бы областей ни общался – пока еще никто правильно не определил место моего школьного образования даже примерно. Говоря о правке, следует упомянуть и об искоренении матерных в некоторых олынах. Слова эти я особо не приветствую, но они есть, и оставлены лишь в тех местах, где это действительно требуется.
Когда-то я восхищался людьми, которые могли написать более трех строф. Сейчас же могу, как Ершов своего «Конька Горбунка», писать без остановки бесконечно долго. Но делать этого не люблю и не буду. Не дорос я пока что до поэм, но «Шаха» планирую закончить. А еще, очень бы хотелось создать своего «Тигра» - утереть нос Уильяму Блейку. Но это, пока что, только планы. Как же я пишу свои олыны? Очень хотелось бы плести и нити прозы, но эти два процесса для меня диаметрально-противоположные. Создание прозы является интимным деянием, требующим тишины и спокойствия, которыми я не располагаю. Потому мое «Путешествие Воробья» приостановлено. Для рифмованной же строки мне необходим сигаретный дым, ядовитый напиток и ночь. Вечерами приходится выгонять это из себя бегом и гимнастикой, чтобы в очередную луну вновь безжалостно травить и мучить организм, и насиловать мозг. И музыка… Без нее не создается ничего. Музыка – тот волшебный золотой ключик, который и открывает дверь в каморке Папы Карло. Есть, конечно, и первый «Стерх», созданный во время бега по кругу стадиона, и «Волк», написанный на подлокотнике автомобиля в пробке. Но ведь и ритмичная поступь кросса и гул двигателя – это тоже своего рода мелодия. И все же – в большинстве случаев это любимые звуки любимых исполнителей из динамиков. Вот тогда я и начинаю нежно пришивать друг к другу лоскуты образов, или грубо прибивать их гвоздями. И не останавливаю это действие до тех пор, пока из мозаики частей не сложится целое. Такой вот калейдоскоп. Математики говорят, что описать падение листка с дерева практически невозможно – слишком много переменных, начальных данных и условий. Это и форма, и ее изменение, в зависимости от потоков воздушных масс, и сами воздушные потоки, и потеря массы листа, вследствие усыхания, пусть и ничтожная, и температура, и влажность, и насыщенность газа, и многое-многое другое. Только одно уравнение займет тома. Поэты же, чаще всего, не обращают внимания на его полет. Самое большее, что мы можем прочитать – листья, кружась, опускались на землю. Или что-то вроде того. Я же предпочитаю находить золотое сечение между одними, считающими изучение слишком сложным и ненужным, и другими, полагающими описание слишком простым и прозаичным. Это если вкратце. Что же до непривычных слов, использование которых я описал в одной короткой статье, могу лишь сказать – я не знаю, откуда они берутся. Кто-то предположит – от небольшого словарного запаса. Возможно. Но слова эти я часто пользую и в быту. И хочу заметить, что ни разу не видел поднятых в удивлении бровей и недопонимая смысла. Слышу за спиной голоса скептиков: «Ты в своих стихах не используешь и десятой доли возможностей русского языка!». Да, не использую. Но поверьте мне, я впитываю русскую словесность, как казахская степь моросящий дождик, на протяжении многих лет. И чем больше я ее узнаю, тем больше этих «исковерканных» из меня выпадает. Парадокс? Но ведь Поэт сказал, что парадоксы – друзья гения. Кто, если не человек, создал разговорную речь? И кому, если не человеку, ее развивать? Нагло? - отнюдь. Как есть. Я восхищаюсь ледяным стилем Жуковского, поражаюсь ему, как полиглоту. Наверное, лучше него русский язык не знал никто. Если бы я получил его знания, то стал ли бы писать иначе? Не знаю. Сомневаюсь. Для меня Жуковский и Фирдоуси – как луна и солнце в небе. Повествовательный, жаркий стиль последнего – эталон. Как и холодный стиль Жуковского. Они – мои инь и янь. Творчество этих двоих повлияло на меня в большей мере, чем Гомер и Шекспир на Китса. Если же говорить об отношении к «серебряным» поэтам, то скажу двумя словами: отношение это – роза ветров. Причем роза эта ложится не на всех вместе, а на каждого по отдельности. Да простят меня литературоведы за последние несколько предложений. Следует отметить, что знанием иностранных языков, как ни прискорбно, похвастать не могу. Но если бы была возможность вдруг заполучить такой дар, как владение неизвестной мне речью и письмом, то выбирал бы я из персидского, шумерского и казахского. Как видите, выбор мой склонялся бы в сторону юго-востока. Читать «Шахнаме» в оригинале - моя мечта. Впрочем, как и говорить на праязыке шумеров или петь на родном казахском. Слушать песни на языке моей земли – несказанное удовольствие.
Перешагнув через середину своей работы – столкнулся с необычным феноменом. Это была мутация стиля, которую я назвал «подростковой ломкой голоса». Длилось это на протяжении двадцати – тридцати олынов. Возможно литературоведы укорят меня в плагиате, и у него есть другое название. Что ж, в таком случае прошу покорнейше меня извинить, но я, в силу своего образования, действительно не слышал о таком и уж тем более не знаком с научными трудами в этом направлении. Удивлен, что мне не заметили об этом раньше. Возможно с целью естественного протекания «болезни», а быть может и по незнанию. Судить не буду. Если на начальном этапе правка была довольно простым занятием, то здесь я был оглушен какофонией оркестровой ямы перед началом представления. Основная музыкальная тема, конечно же, улавливалась, но представьте себе, что сопровождение действия было не классическим, а джазовым, со всеми присущими данному стилю синкопами, паузами, сменами ритма, скорости и так далее. В смежных олынах присутствовали масса повторяющихся рифмических пар и образов. Помимо того, олыны стали длиннее. Необходимо было сохранить музыкальный рисунок и исправить очень многое. Работа была подобна преодолению поля, с которого только сошел снег, бульдозером. Но, несмотря на коррекцию, в этих произведениях все же остался этот «ломающийся голос подростка», который, впрочем, полностью искоренять я и не хотел. Справился и с этой задачей. А дальнейшее мое шествие было уже не таким сложным. Мутация закончилась. Но изменить довелось еще не мало. Хотя многие слова как кочевали, так и продолжают кочевать, подобно перекати-полю, из олына в олын. Кроме того, появились мои два верных спутника: старый бродяга, седой пес Дикий и, подобный ветру, вороной Вой. И конечно же моя Пудра. Но если те двое – лишь плод воображения, то Пудра – самая что ни на есть настоящая. Моя милая, ангорка. Добро живется снежному барсу и кошке.
Отдельным абзацем расскажу и о своем отношении к рецензиям. Следует напомнить, что рецензия, по Ожегову, - это критический отзыв, со всеми вытекающими. Вот уже около двух лет, как я после написания многократно перечитываю вслух созданный олын. Проверяю всевозможные сомнительные места посредством энциклопедий. Жестоко правлю и переиначиваю. Записываю на диктофон, как в тишине, так и на фоне музыкального сопровождения. Советуюсь со знатоками русского языка. Это лишь малая часть всего того, что является проверкой на сертификат качества. Периодически, случайным образом оказавшись лицом к лицу со стихотворением, созданным месяц или год назад, дополняю его при необходимости. Я сам себе нещадный критик. Но даже при этом бывают ошибки. Что же до фраз вроде – «что ты там куришь?», отвечу так – предпочитаю трубку. Во многих произведениях не везде использую знаки препинания, или же не ставлю их вовсе. Не люблю использовать их в конце строк и делаю это крайне редко – если это действительно важно. Почему? Многое из созданного имеет короткие строки из одного-двух слов, но при этом насыщенность сложноподчиненными конструкциями зашкаливает. Мне не хотелось бы рассматривать не суть, образы и ритм – а запятые, точки, тире и так далее. Если я вижу, что смысл прозрачен, то отметаю знаки напрочь. Вот, пожалуй, и все технические аспекты. Довольно. Благодарен всем превысокомногорассмотрительствующим.
Такие вот были эти почти четыре года «здесь» и четырнадцать лет за пределами «здесь». А «здесь» я успел написать без малого две с половиной сотни различного качества стихов. И, в конце концов, я уяснил для себя цели своего пути по рифме. За свою, не такую уж и длинную, жизнь успел побывать в разных слоях пирога, имя которому «общество». Везде меня преследует скука. Как вверху, как внутри, так и на дне. Олыны же, вернее их создание, позволяют мне ненадолго забыть о ней. Когда-то, в юности, прочитал замечательное произведение Германа Гессе «Игра в бисер». Меня восхитил ее главный герой, а стихотворение «Ступени» с тех пор всегда висело в рамке в моем кабинете, как ценная картина. Его смысл – главный движитель моих поступков. Так вот. Я хочу достичь того же, чего достиг и Йозеф Кнехт, - титула Мастера Игры, в которой бисером будут звуки, слоги, слова и целые строки. Прожить свою жизнь подобно ему. Как бы напыщенно это ни звучало. И если кто-то считает это высокомерием, ответ будет следующим – вы не знакомы с героем Гессе. Вот эти великолепные, наполненные глубоким смыслом, строки:
Цветок сникает, юность быстротечна,
И на веку людском ступень любая,
Любая мудрость временна, конечна,
Любому благу срок отмерен точно.
Так пусть же, зову жизни отвечая,
Душа легко и весело простится
С тем, с чем связать себя посмела прочно,
Пускай не сохнет в косности монашьей!
В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша.
Пристанищ не искать, не приживаться,
Ступенька за ступенькой, без печали,
Шагать вперед, идти от дали к дали,
Все шире быть, все выше подниматься!
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.
И даже возле входа гробового
Жизнь вновь, глядишь, нам кликнет клич призывный,
И путь опять начнется непрерывный...
Простись же, сердце, и окрепни снова.
А что из этого получится? Быть может, Мойры перепрядут мой «Антракт» в «Занавес». Кто знает… Как любит говаривать моя уважаемая ана Бейбитгуль: «Поживем – увидим!»