Я повешу как зеркало чёрное на стене, будет зеркало правду пречёрную ведать мне.
Кто же силу в нём эту немалую заложил? Словно озеро стынью бездонной во мгле дрожит – кинешь взгляд и утонешь нечаянно – не спасти, только мелкая рябь круг за кругом да ил в горсти. Если взглянешь под вечер попозже, да за плечо, то из зеркала нечисть оскалится, может, чёрт, демоница рогатая или небожья тварь. Пей тогда поскорее из травок сухих отвар, чтобы сердце не вырвалось из ледяной груди, и не стали бы духи вокруг хоровод водить.
«Не боюсь, не боюсь», – я твержу и иду к нему – ближе, ближе, вот рядом. Смотрю в черноту и тьму, заклинаю, молю, пусть мне скажет, как на духу, кто мой суженый будет, хорош ли собой, иль худ, буду жить ли я в счастье, в почёте, в большом дому или, может, судьба мне готовит уже тюрьму? Руки тянутся тронуть зеркальную чудо-гладь: «Говори всё, как есть, и не вздумай мне даже лгать!»
Ночь длинна, ох длинна. Дело в сумерках. Да зимой.
«Говори, говори, говори, говори со мной…»
Что я вижу на глади зеркальной? Змеёй коса, словно киноварь, алы, огнями горят глаза, вертикальный зрачок рассекает лучины свет, и кричу я безумно: «Ты кто?» Но ответа нет, дрожи нет на стекле, отраженья мои молчат, только чувствую, там, в глубине – беспросветный ад.
Это зеркало страшное не разбить, не сломать – силу тёмную/зло зазеркалью дала сама. Не очистить водою святой мне нечистый лик. Я пришла из под чёрной, червивой, сырой земли, привела я с собой сотни жаб и визгливых крыс, принесла кукол я изо мха/паутин/коры. Меня воском не слить и лампадою не ожечь – нет ни плоти, ни кожи, лишь только смола и желчь. Я увижу шесть лиц своих – в обморок упаду, только утром родные следов моих не найдут.
Я повешу как чёрное зеркало на стене, будет зеркало правду пречёрную ведать мне.