Котел был мерзок необыкновенно. Он вонял. Грязная волна, когда все начинали одновременно барахтаться, заливала нос и уши, и это было очень больно, так как это была волна кипятка.
Мы сидели в котле каре из 49 человек, 7 рядов по 7 человек...
В котле были и мужчины, и женщины, и старые, и молодые, все поголовно голые. Но было не до секса. Особенно когда давали газ. Над котлом было низкое стальное зеркальное небо; куда девался пар из котла, я не знаю , наверно, здесь была прекрасная вытяжка. В стальном небе отражались унылые ряды расположенных под ним чанов от горизонта до горизонта, черный мех-трава между ними и какие-то бесконечные провалы с белыми искрами на дне, среди этой травы, и это было страшно. Называлась это место ад.
Сидел я здесь очень давно.
Так давно, что не помнил, за что меня сюда посадили и из какого я, собственно, времени.
Новички во время первой пересменки иногда заглядывались друг на друга, тем более что в нашем котле последнее время собиралась по большей части молодежь, но когда включали на полную мощность газ, было не до шуток. Когда его включали, все как один обитатели котла стремились к небу — наверное, так надо было стремиться к высокому при жизни. От этого стремления убрать пятки с раскаленного дна котла люди напоминали ватерполистов.
Тем, кто раз за разом удачно смог вы-прыгнуть выше всех и удержаться в воздухе, опираясь на силу брыкания ног об воду, с бортика иногда бросали канат, они хватались за него и исчезали, и более их никто не видел. Некоторые говорили, что их взяли в рай, другие — что их взяли на обед черти.
Это событие вносило некоторое разнообразие в тоскливое пребывание в котле под зеркальным небом.
Времени здесь не считали. Новости о мире узнавали от вновь пришедших, или, вернее, упавших. Некоторые говорили, что котлу примерно в три раза меньше лет, чем человечеству. То есть миллиарда полтора. Последние два века, правда, появлялись уроды, считавшие, что люди живут на Земле всего-то тысяч сорок лет. Но вообще образованных здесь было обычно немного.
Население котла постоянно менялось: кто-то просто не выдерживал кипячения и растворялся вместе с костями, кого-то вытягивали канатом. Завсегдатай пока был один, это я. От тоски я несколько раз хватал канат, но меня не тянули из котла, а канат падал в воду и растворялся без следа в очередном сеансе кипячения. Притом я знал все языки, как-то само собой, и любил поговорить с вновь прибывшими.
Иногда мне казалось, что я каким-то чудом чувствую, что происходит на Земле, вижу образы мира, — и всегда у меня возникало странное ощущение, что это всё уже было. Может, я был телепат и чувствовал мысли населения котла?
Может.
Самое скверное, что я сидел за дело. Это я знал точно, но какое дело — забыл. Вроде кому-то что-то недодал или, может, перекрыл что-то, а потом ещё и наехал на кого-то...
Вот так.
Кого точно — не помнил. Но дело явно было серьезное.
— И как долго нам тут?.. — спрашивал обычно новичок, только-только отойдя от повышения температуры воды до кипения и начав снова отращивать сошедшую лоскутами кожу.
— Что говорят-то?..
— Долго, говорят, до конца времен, говорят, сидеть, — отвечали ему на разных языках и наречиях.
— Ни хрена себе — сдохну ведь!
— Не сдохнешь, здесь все и так давно мертвые, — отвечали ему, — а шкура снова отрастает... Как там на воле?
Дальше новичок рассказывал о своей стране и своем времени.
— А вы сколько здесь?
— А хрен его знает...
Вариант: столько-то циклов кипячения.
Вариант: с революции.
Вариант: с Великой Отечественной или с взятия Бастилии...
В основном.
Правда, очень давно со мной сидела человекообразная обезьяна, и на вопрос — за что, она отвечала, что грешила с белой кроманьонской женщиной.
Понаблюдав за жизнью в котле, вновь прибывший обычно задавал вопрос:
— А куда утаскивают тех, кто за веревку уцепился?
— А на новый круг, — отвечали ему. — А может, сожрут.
— А я? Сколько сидеть?
— А это по грехам, сам увидишь.
— Грехи были разные — по разным эпохам и для разных национальностей и стран.
— А что за гусеница мохнатая по краю котла ползает? — вдруг замечал чёрта новичок.
— Чёрт!
— А почему один?
— А всё тут автоматизировано нафиг.
Тут Газпром. Дрова не нужны. А руку откусит, если за край котла уцепишься, мало не покажется...
Вот, собственно, и смысл всех диалогов, происходящих в нашем котле. Новичок, Ганс, Иван, Хася, Рабинович или Сунь Ян Сен, постепенно привыкал орать и максимально высоко выпрыгивать из воды.
Сколько я таких перевидывал!
Многие начинали изучать языки и преуспевали. Один крепкий японец ухитрялся даже тренироваться, чуть не раздолбал ногами котел. Он прыгал выше всех — и долго не просидел, вытащили.
После короткой передышки местный Газпром начинает увеличивать подачу газ, и все очень громко орут на разные голоса, что совершенно не помогает, но не орать не получается. Через какое-то время поднимающиеся со дна пузыри становятся поменьше и температура спадает, после этого все молчат, отращивая сошедшую лоскутами кожу. Питательный бульон отсасывают насосы, и котел наполняется новой водой почти нормальной температуры. Вот тут удается поговорить — о себе родимом, о соседях, о чертях...
Если кто из особенно спортсменистых попаданцев ухитряется схватиться в прыжке за край котла и подтянуться, то рогатый и животастый многоногий чёрт, обычно лениво ползающий по краю, моментально отъедает ему руку или ногу. Гусеницы меняются, это мы поняли по пятнышкам на шкуре. Видимо, их рога, а может быть, шерсть или цвет дали начало легендам о чертях. Руки и ноги здесь моментально отрастают, но на какое-то время кипящая волна накрывает такого смельчака с головой, и он орет особенно противно и сильно, стараясь при этом цепляться за соседей.
Пару раз руку откусывали и мне, а раз пять — ногу. Я, кстати, научился легко запрыгивать на бортик — сказывалась долгая тренировка. При приближении чёрта я мгновенно нырял назад, успевая показать ему кукиш.
Все нации в котле ведут себя по разному.
Негры, даром что теплолюбивые, чаще всего растворяются без следа. Нырнет в тоске по бананам и не выныривает.
Китайцы, те часто даже плавают в кипятке, они терпеливые. Один даос (непонятно, зачем он сюда попал) повадился летать над водою, когда подавали газ... так чертей, наверно, со всех соседних котлов столько приползало смотреть, что весь
край мохнатым казался. Даоса быстренько от нас куда-то определили, чтоб не смущал.
Евреи, те быстренько строят пи¬рамиду к краю, тянут жребий, и один тихонько и скрытно лезет ...и его едят. Как только появляется в котле следующий, снова лезут.
Русские, те иногда прямо живчиком выпрыгивают из котла .
Но это если свои за ноги не уцепятся . Ежели свои зазевались , тогда они допрыгивают легко и затевают разборки с чертями, и не всякий черт с ними сразу справляется, надо сказать. Но чертей много, а русских мало.
Население меняется, я нет.
Я понимаю все языки, хотя многие частично. Почемуто мне очень хочется наружу, но не на Землю...
И почему-то я не знаю, что там меня ждет.
Пару раз я вылезал на край котла в еврейской пирамиде.
Три раза вместе с русскими затевал драки с чертями. Один раз, притопив с десяток унтерменшей и опершись о них, мы с немцами организовали методичный штурм чнртей свиньей , а потом нам на подмогу подвалили русские, и только соединенная сила чертей смогла загнать нас обратно в котел.
Вот уж погуляли тогда!
Один эсэсовец нашел ручку управления газом и отключил аж три котла. Может, мы за-хватили бы весь ад, но в соседних котлах оказались какие-то малайцы и индусы, они от непротивления даже вылезать не стали, плескались, гады, как на курорте (непонятно, как вообще и за что попали к нам). Может, как раз из-за этого самого не¬противления и попали.
В общем, тут было скучно. Мне скучно. К потере шкуры и её постоянному отрастанию я даже привык.
Методично над котлом пролетала зло-вещего вида стрекоза, похожая на орла, куда-то везла бутылки с бульоном. То ли они им торгуют, то ли ещё чего... Но в основном, как я догадался, всё здесь перекачивается.
Постепенно я понял, где север, где юг. На севере небо было красноватое и светлое. Туда и летали стрекозы. На юге росло дерево размером с гору, и, видимо, из его ветвей состояла крыша нашего мира. Почему ветви были металлические, я так и не понял. В географии я разобрался, когда вылезал с немцами. У одного немца остался компас. У другого — часы.
Даос сказал, что над нашим голубоватым металлическим небом находится море. Почему так, я не понял, но очень верилось — из-за авторитета даоса и его крутого поведения.
Впрочем, иногда из-за потолка действительно прорывались какие-то полупрозрачные тени, смахивающие на рыб. Тогда звучала сирена, и черти хватали какие-то приспособления, похожие, как мне сказали опять же немцы, на «реактивные гранатометы», а по краям котлов появлялась колючая проволока, газ же давали постоянно и почти без перерыва. Поэтому рыб здесь не любили.
От русских урок я научился материться правильно, причем, как мне казалось, мат появился раньше, чем появилась Россия. Матерились ещё гиперборейцы.
Потом матерились лемурийцы, потом атланты.
Кроманьонцы вычерчивали неприличные слова на камешках по-русски даже в Америке. Какое-то время у нас в котле сидел блондинчик Давид, да-да, именно тот. Матерился и он.
Один переселенец из другого котла говорил, что инки из Паленки ругались так, что заслушивались черти, а первобытные нацарапаои на стенке котла: «Мамонт, мать его». Писали долго, тысяч десять лет. Потом растворились без следа. При этом самих русских, что удивительно, было очень мало.
В нашем котле было много урок, и по их рассказам я понял, что котел — это ещё не самое худшее, что есть в мире. Котел — это вроде беспредельной зоны, а черти — вохры. Воры с уважением относились ко мне, но это было вызвано ещё и тем, что я был мужик здоровый и насобачился плавать в кипятке, как китаец.
Называли они меня Пахан. Но это происходило и со всяким вором лет за десять. Больше десятки обычный вор не выдерживал — растворялся. Да, вроде так. Хотя точное время я отслеживал примитивно, по новичкам.
Ночи здесь не было, дня тоже. Ночью чёрт спал на бортике, — и можно было сидеть в воде, — а днем ползал. Свет всё время светил одинаково.
И вот однажды случилось.
Хотя я знал о мире понаслышке, но мне было известно, что половина населения котла сидела из-за баб, а вторая — из-за денег. Были, конечно, и иные категории, например немцы после последней войны, но они быстренько куда-то свинтили из котла. И то, что случилось, у меня, да и у нас вообще, началось из-за бабы.
Однажды, когда я плавал по котлу, а надо сказать — именно за это развлечение меня уважали уголовные, я понял, что рядом плавает кто-то другой. Китаец, подумалось сразу. Газа ещё не дали, и я плавал относительно спокойно. Этот кто-то фыркал и отплевывался прямо у меня за спиной.
«Посмотрим, что будет, когда включат газ, — подумалось, — наверняка китаец или из уголовных, нам их только что под¬кинули вместо растворившихся негров, посмотрим, как поплавает тогда...» Тем временем газ включили. Все заорали.
Все орали, а мы плыли.
Со дна поднимались огромные пузыри, мешали грести. Кожа слезала лоскутами. Тем не менее фырканье за спиной не прекращалось. Над бортиком появилась морда чёрта, за- тем ещё одного. Они внимательно наблюдали заплыв. Когда газ выключили, я по¬пытался обернуться, но сзади заорали, что нельзя...
— Как зовут, красавица? — понял я.
— Лиля!
— Из какой страны, из какого времени?
— Не знаю, я тут вроде с самого начала. Ты не оборачивайся, пока у меня шкура не отрастет. Ладно?
— Ладно.
Вот так мы и познакомились. И стало нам ещё хуже.
Если раньше тоска существования, обреченность умножались на одного, теперь они умножалась на два.
Лилька, или официально Лилит, была копией меня в женском образе, и довольно симпатичной копией. Мы развлекались заплывами и разговорами о структуре мира.
Понятно , что нас никто не поддерживал.
Она первая обратила мое внимание на то, что котлы живые. Бортики их были уже покрыты мехом, пробивающимся прямо через металл.
— Посмотри, — говорила она, — черти все мужики. Вон его причиндал виднеется, хоть бы трусы надел... Ни одной чертовки! А эсэсовец, твой приятель, когда газ перекрывал, не вентиль заворачивал, а какую-то кишку. Я тоже в бунтах была раз десять, наверное. У чертей там наверху не трава, а мех, земля живая. А меж ей дыры, и там что-то виднеется.
С этой стороны на мир я никогда не смотрел.
— А чего им от нас нужно?
— Бульон.
— Только-то?
— А что здесь ещё получается? Больше ничего.
Вонью дышим, воду грязную пьём, воняет как-то не газом; как газом пахнет, я почему-то знаю. Дерьмом воняет... Бульон откачивают. Вот и все. Кто-то растворяется целиком для питательности. Одна нам дорога — чтобы черти сожрали, а то надоело плавать в кислоте.
— Уже бунтовали.
— Пойдем вместе. Здесь таких, как мы, немало. Вентили перекроем, главное — чтоб на малайцев не попасть или индусов. Япошки чертям роги поотбивают. А то ишь, суки, развалились по бортику. Прям мать его олень!
— Тут Лиля показала чёрту фингер.
— Индусов давно не закидывают. Слушай, а за что нас сюда, как считаешь? Я тут всяких преступников повидал, вон третий ряд сплошняком из педо-садома- зо - хистов, а сам не помню, за что сижу.
— Я помню кое-что. А на кой тебе это? Думаешь, вспомнишь — помилуют? Как, кстати, тебя зовут, мужик, вроде я представилась...
— Вроде Адик, а может, нет... никто не спрашивает, на «А», короче, то ли Адольф, то ли Адд... Может, когда вспомню, растворюсь?
— Фига с два! Они-то все помнят и растворяются. Только мы нет.
— Слушай Лилька, а как я тебе как мужик, кстати?
— А что, тебе в кипятке хочется? Вот вылезем, тогда под солнышком на травке и поговорим, если хорошо себя зарекомендуешь.
— Замётано.
Вот так мы и пошли в побег.
В это время пять евреев из шестого ряда получили подкрепление, началась очередная маленькая арабо-израильская война, и они скорешившись конечно решили снова строить пирамиду. К ним присоединился негр-извращенец из какой-то Калифорнии и пара русских урок. Самое главное, что кто-то нащупал в воде около бортика здоровенную дубину и затаил до времени. К нам, как к самым опытным обитателям, обратились за консультацией, а именно: что делать дальше?
К тому же из-за плаванья мы находились в самой лучшей спортивной форме из всего бачка.
Так начался памятный день, или вечер, или ночь по земному времени...
Время выбрали, когда чёрт развалится на бортике и вроде как начнёт засыпать. Первыми пошли евреи. Они никак не хотели пускать меня и здоровенного негра вперед, но я не расстраивался, я-то знал, что первых схарчат со стопроцентной вероятностью, и согласился идти во второй волне с условием, что дадут дубину. Евреям я посоветовал сразу наверху разбегаться, пусть мохнатые их половят, побегают, это они делали вяло, не так, как кусались, а мы должны были перекрыть максимальное количество газовых кишок и навести шухер. А там съедят — и чёрт с ним, а может, что и получится, ничто не вечно в мире, как говорил старый еврей Соломон, который, говорят, сидел где-то очень недалеко.
Очередной японец пообещал отбить чертям острые роги, самое их опасное оружие. Кстати, он на воле был праведником, а сидел, оказывается, как ему сказали сами черти, за то, что пытался обратить эволюцию вспять, то есть заставлял мозги людей служить их здоровенным кулакам, а не наоборот. Как сказал на это русский, бог не для того сделал его человеком, чтобы он превратил свой кулак в лошадиное копыто...
Прямо так ему и сказал.
Лилька пошла прямо за мной.
Выбрались мы мгновенно. Подскочившему чёрному японец так дал по яйцам, что тот свернулся в кольцо и упал в котел. По рогам он их почему-то не бил.
Так начался великий бунт.
Видно, что-то было не в порядке в этом мире, но такого масштаба никогда не было раньше. В соседних котлах оказались немцы и славяне — сербы с хорвата¬ми; когда мы с Лилькой очухались, волна побоища катилась за горизонт. Мы стояли посреди мертвых чертей на мягкой серой траве, похожей на шерсть, и смотрели друг на друга.
— Ну, ты как?.. — спросила она. — Хочешь?
— Хочу и даже очень, — ответил я.
И тут случилось самое нехорошее. Когда только обнял её — я прозрел, я понял и вспомнил то, что забыл когда-то. Как устроен этот мир, кто мы и что теперь будет...
Но было уже поздно.
Всё было уже сделано.
Я вспомнил, как меня зовут и за что я, собственно, сижу. Нам с Лилькой оставалось только получать удовольствие, а потом всё и случилось.
Звали меня не Адольф, а Адам, мир представлял собой бесконечные сферы, одна больше и над другой, как матрёшки, и все они были живые; сфера, на которой мы находились, представляла собой переплетенных лапами и хвостами здоровенных и толстых самок чертей в состоянии летаргии. Котлы являли собой их задницы, газ был их родной, а бульон поступал на следующий уровень бесконечности.
Когда бывшие бунтовщики, а ныне хозяева ада начали возвращаться из-за горизонта, они уже были вполне обросшими черно-синей шерстью, и на головах у них набухли шишечки пока неострых, но вполне ощутимых рогов; тела у многих уже начали удлиняться.
В это время в потухший котел, прямо из ниоткуда, упала первая жертва.
Она удивленно осмотрелась и направилась к бортику, чтобы вылезти и присоединиться к толпе.
— Халявщик! — выкрикнул один из обрастающих бывших заключенных.
— Мы, значит, кипели тут, а ты на курорт приехал?
— А ну, включайте газ! — скомандовал кто-то.
И газ включили, и жертва тотчас привычно заорала. В котлы посыпались новые посетители.
Но нас с Лилей уже неодолимо влекло на следующий уровень.
Теперь мы здесь, не под стальным , а под зелено-золотым небом, недолго веселились мы на травке.
Вместо котлов с водой у нас — огромные сковородки, на дне которых не вода, а тяжелый битум, собирают здесь не бульон, а конденсированные пузырьки густого дыма.
Вместо сине-черной шерсти у нас красно-зеленая чешуя, рога — позолочены.
Хвост не длинный, тонкий и крысиный, а плоский рыбий. Воздуха кругом нет, есть вода.
Поэтому сковородки глубокие и грешников бьют палкой по башке; излишне говорить, что они — черные, мохнатые и с рогами.
Вот и все различия.
Да , и самое неприятное , ...Лилит у меня отобрали, и она теперь работает большой раскаленной сковородкой...
г.Москва 2000 г.
Сборник "Мозаика" 2011г.