Пылит автобус в жаркий летний полдень
в салоне негде яблоку упасть,
на остановке входит дед суровый
и вновь дорога лентой понеслась.
А на сиденье заднем, как обычно
шум, гомон молодых ребят,
им до вошедшего совсем нет дела
они ведь стоя едут, не сидят.
И пассажирам всё равно на старость
тем, кто сидит, конечно хорошо,
они, взглянув на деда, спрятав совесть
уставились в немытое окно.
А дед, присесть надежды не теряя
в проходе пробирался в самый хвост,
где молодёжь, не унимаясь, верещала
в углу сидел парнишка молодой.
Опять на старика никто не смотрит
и тот, в углу что сидя верещит,
не встал при всём честном народе
не хочет, видно, место уступить.
Тут дед сорвался злости не жалея
ругая молодёжь, на паренька глядя,
как он в их возрасте, в блокадном сорок первом
громил всем ненавистного врага.
И распыляясь в злостных оскорблениях
всё на парнишку он в углу глядел...
парень встал, шатнувшись, на протезы
без ног обеих, седина в пробел.
Он старику на ор сказал сутулясь:
и я дед, как это не странно
без ног остался тоже на войне,
я мир спасал в аду Афганистана
твой сон стерёг, чтоб вновь не быть беде.
Тут тишина повисла гробовая
никто ни слова больше не сказал,
а паренёк на клюшки опираясь
вперёд на выход тихо зашагал.
А дед заплакал, слёзы утирая:
прости меня, сынок, ведь я не знал...
Тех слов не слышал, парень у дороги
друзей погибших с болью вспоминал.
Пылит автобус в жаркий летний полдень,
в углу, прижавшись, старый дед стоит
пустое место в автобусе битком набитом,
никто занять из пассажиров не спешит.