Я горел когда-то идеями,
Книгами, да порывами.
Восходами и коленьями,
Землю, что нашу засыпало.
Я горел, излагая стремления,
От Иисуса, до рук Бонапарта,
Все равно: все одно иждивение,
Восходы Трои, гибели Спарты.
Под началами того, под концами,
Я горел, подобием спички.
Одиссея, как кол между нами;
Вам все песни, да запах больнички.
Я горел раньше, как будто,
Я лучшая в мире спиртовка.
Что пел о любви – забудьте,
На любовь извелася сноровка.
Я поэт, маргинал и циник,
Двоечник, дамский угодник.
У всех судьбина на линии,
У меня же – ямы да кочки.
Уж на все извелася сноровка,
Мне к зубам холодным железом,
Прислонить бы дуло винтовки.
Мне бы выстрелить, да не умею,
Все сведется под стать могиле;
Воздух бронзовый вдруг побелеет,
Чрез нутро пропуская линии.
Я горел раньше, как будто,
Я лучшая в мире спиртовка;
Но теперь я труха, что утром,
Просыпается с болью и ломкой.
Сия исповедь облегчает,
Не священник ли ты, страница?
И последняя строчка тает
Под обведенными лицами.
Сие есть вздор – я не труха,
Да мир не так паршив, что прежде,
Не прах сухой, ни шелуха,
Ссыпает прядями одежду.
И пиджаки, и лица даже,
Красивы, словно майский лес.
И руки в чернорылой саже
По локти моются. Конец.