Тридцать лет тому назад в Донецке в управлении железной дороги работал один старик. Ему тогда было меньше лет, чем мне сейчас, но от этого он не становится моложе, а я старше.
Дед занимал должность начальника отдела – третий эшелон начальства.
В узких кругах считался гением своего дела – цитировали и всякое такое.
Я тоже многое у старика почерпнул.
Говорил он просто, всё сводил к шутке, пословице, присказке.
Его приглашали на совещания в другие отделы в трудных случаях.
Мне это в те годы казалось фантастикой – как можно одновременно разбираться в столь разных вещах, как локомотивы и рельсы, например!
Дед и не разбирался так уж глубоко, видимо, но знал и чувствовал некие общие взаимосвязи.
Единственным человеком, который не праздновал старика-Семёна, был начальник железной дороги.
В СССР было 33 начальника железных дорог. И естественно вес у них был разным. Одно дело Московская ж.д., а другое дело Забайкальская, допустим.
Донецкая дорога была одной из ключевых.
Начальник Донецкой ж. д. был номенклатурой ЦК КПСС.
На всём Донбассе в двух областях, Донецкой и Ворошиловградской, было только двое, кто мог сравниться с ним по статусу – первый секретарь Донецкого обкома и министр угольной промышленности УССР со штаб-квартирой в Донецке.
Седовласый вельможа в грандиозном мундире, имевший «вертушку» прямой телефон правительственной связи на работе и дома и Семён в слегка помятом сером костюме, никогда не носивший галстук и железнодорожную форму, что было в те времена наглейшим вызовом системе.
Семён был единственным, кто мог открыто возразить начальнику дороги.
В те времена глупые или неудачные приказы не оспаривались, а тихо саботировались, такие приказы заваливали отчётами, сводками, часто фальшивыми, их постепенно подтачивали, ссылаясь на изменение обстановки, научно-технический прогресс или приказы из Москвы, которые могли организовать сами же подчинённые.
А Семён возражал.
Это длилось пару десятков лет и не могло быть без московской «крыши», как я сейчас думаю. Но непохоже, чтобы эта крыша была такой уж всемогущей.
Предыдущий и действующий начальники дороги трижды увольняли Семёна, но тот подавал в суд и выигрывал.
По суду его восстанавливали и выплачивали вынужденный прогул.
В СССР максимальная компенсация за вынужденный прогул не могла быть больше шестимесячной зарплаты. После увольнения Семён филигранно вёл дело так, чтобы полгода не ходить на работу.
На его должность всегда назначали Раису, работавшую у Семёна заместителем. Начальнику дороги было недосуг вникать в такие мелочи.
Вместо Семёна на совещания начинала ходить Раиса, которая была тише воды, ниже травы.
Через полгода вдруг опять появлялся Семён...
Случай Семёна не единственный. Я знал ещё одного такого же «старика». У него точно не было никого в Москве.
Работал у нас на комбинате, где генеральный делегат съездов КПСС и тоже номенклатура ЦК.
«Ваше распоряжение незаконно», – говорил тот генеральному, что вызывало взрыв эмоций сначала у самого генерального, а затем по всему заводу и помнилось годами.
Тоже увольняли пару раз и восстанавливали по суду.
Наш комбинат в позднем СССР успешно судился с крупными государственными структурами, а в конце 80-х вышло постановление Совмина, которое позволяло судиться с Министерствами, в том числе – со своим.
Единственный спор со своим министерством, который я помню, затянулся до распада Союза.
Советская власть, нагуляв жирок, позволила себе элементы правового государства.
Не ради справедливости самой по себе, думаю, а исключительно в силу усложнения процессов в экономике.
С переходом на капиталистические рельсы – всё-таки без рельсов никуда – мы постепенно утратили пусть небольшую, но независимость судов и пошли вразнос.
Не важно, какой у нас строй – капитализм или социализм, неважно, разрешена ли частная собственность, а важно сначала сформулировать принцип, принять законы, а затем вынести споры на независимый суд, который все уважают.
Автор живёт не при капитализме или при социализме, а – по закону или по наитию.
Если автор живёт по наитию, то у него из украденных на мебельной фабрике деталей всегда получается автомат Калашникова, сколько ни стараюсь собрать табуретку.