ВОЛК

Вера Ветрова 3
          Баллада


Хозяина не стало; знаю, - жаль
Бывает меж людьми, - овечья шаль

Каких-то человечьих сожалений…
Вот моя быль, диких моих суждений

Дикая песнь на ветер и луну
Про недалёкую, всё пахнет, старину…
                ***

Он часто был как выстрел в голове.
Хмель, говорили, бил его в душе

Гораздо чаще многих, это было…
Он был горяч, водясь со страшной силой

Как бы в другом бывал он измереньи…
Я вынужден был жить на иждивеньи

Волею рока, - мать меня спустила,
Не по вине, взяла её могила, -

Вернее, выбил жизнь с неё хозяин,
Но я был мал, не помню этих тАин…
           ***

Он мне рассказывал, что был он на войне,
Что вне закона, - пуля в голове

Так верно зацепилась, давя память…
Там много было слов, но помню: «…давят,

Грызут, как волки, - птица мата! – сны…
Так он давил с себя слова войны,

Что страшно понимать, и дела странность
Мне крепко жАла уши, и казалось,

Что он не человек в словах и сути…
Гасился слух мой в этой странной жути…
                ***
Хоть я его не понимал нисколько,
Меня рвала тревога сильно, только

Я был привязан к дому и к нему,
Хотя одно твердело: убегу…

Но вышло по-иному… Передыху
Хочу глотнуть… Мы приближались к лиху…
                * * *

Хозяина не стало. Он упал.
Его внесли на холм. А дальше, знаю,

«Отмучился», - сказали, в лень крестясь,
Кладя на рот ожИвленную пясть.

Устал, наверное. Надтреснуло весло.
Его, бывалое, по каждый день трясло.

Упал. Ударил рок. Настало время
Пустить на свет иного духа семя.

И если б знать печаль как семя жизни –
Я бы упал с ним рядом… С хОлма вышли

Все в сторону тех радостей простых,
От коих он устал, упал от них.

Но я не знаю этих чувств нисколько, -
Я был рождён и был воспитан волком.
                * * *

Он звал меня: «Мой волк». Но клеть держала.
Жалость и плеть – два вечных погонЯла –

Были мне пищей от его души.
Я грыз сверчков, и грыз траву, - «Ищи!» -

Сказал мне он, и стал я грызть живое,
С такой же шерстной, мягкой теплотою…
* * *

«Щенячьи прелести!», - сказал он мне однажды,
И был как помрачён, - по вкусу правды

Он выпил больше меры, - тень походки
Как облачный, но твёрдый дьявол водки

Валил его к земле. Прежние, птичьи,
СкачкИ его, скачки ходьбы обычной

Распались на удар, и распластались
Рядом со мной, иначе бы достались

Мне лишние примеры настроенья
Его, за мной, безвыходного бденья.
                ***

Он ждал, что вырасту. Быстрей! Его свербИло
Померить, чья вернее будет сила,

И какова она: по плоти, иль по духу,
Но я склонён к молчанию, и к слуху,

И зрению, и втягиванью вкуса
Яркого запаха и яркого укуса!

Я точно был тогда понятьем мал,
Которое, потом, рывком, сорвал…
                ***

«Какая жалость, - (мат, - к слову, как к водке,
Он клал закуску), - по моей сноровке

Нет равных, нет опоры на тот случай,
Когда зацепит рок…» - Такой тягучий

Стал жидкий воздух вкруг него тогда,
Что меня резко дёрнула узда

Невнятных чувств к нему, и тут же, властно,
Моя природа двинулась обратно,

И диким рвением сорвала с меня цепь, -
Я шёл к нему! Но выдавила клеть

Меня с нутра дощАтого, как будто
Угасло родами зари вечерней утро…
                ***

Что нАсмерть я запомнил – это запах,
Он шёл вперёд меня на быстрых лапах,

И вёл меня, как выколов глаза.
Глазами стали ноздри, их узда

Вела мена, - так остро что-то било
Меня внутри! Непознанная сила         

Толкнула комок мышцы под ребром  -
И я понёсся… Только за бугром

Я понял, то, что значило - один…
И целый день, свободою водим,

Ел запахи, что резали, дразня, -
Валил глазами всё, что вкруг меня

Мешало рваться насыщаться утробу…
Когда я подошёл в потёмках к дому,

То я увидел радостный оскал
Хозяина, зелёный глаз блистал

Его какой-то странной позолотой…
Мягкой походкой, будто с поволокой,

Был шаг его. Он двинулся ко мне,
И запах трезвости, с кислинкою на дне

Его нутра, придвинул чётче, ближе,
Чем прежде, мне лицо его, - на нижней

Губе дрожала, будто слово, кровь волненья, -
Какое-то людское потрясенье

Печатало на нём свои следы…
Он молча дал мне хлеба и воды,

И если б знать мне слов мякоть и колкость,
Я бы сказал – его трепала гордость…

Но он сказал одно: «Вернулся волк…»
И спрятал, на трясущийся замок

Оскал улыбки,  - лишь дымок, как змейка,
Лез изо рта… Цепь, конура, скамейка,

Которой сбил он грязь с своих сапог,
Сутулая спина, костыль, порог,

И свет в окне, и вьюн, в траве, дымка
Откинутого резко огонька,

Посаженного в зубы, сигареты…
И острые, ворчливые скелеты

Осенних деревОв, струя луны,
И, как усталость дня, глухие сны…
                ***

Как ящерка скользнула ночь, а утром
С меня скользнула дрожь, как будто шустро

Ужалив, отскользнул, весь напряжён,
Насыщенный, свободы, скорпион.

Он посмотрел пытливо, долго, липко,  –
Как будто бы кусала, вшой, ошибка,

Но скинута со счёта, наконец,
Попав на острый, корневой резец.

«Пойдём на волю» - лопнувшей пружиной
Сказал мне его голос, песней длинной

Было лицо его в то розовое утро.
Щёлкнула цепь, и щёлкнуло как будто

Во мне, что мы уходим навсегда,
Туда, где запахи и красная гряда

Зари давили мир. Я без железа
Пошёл, почти до точного надреза

Оно мне съело горло. Я понёс.
А он за мной. Теперь уж только нос

Давил мне горло, дых почти сводило,
Напрочь язык, нас твёрдое водило

Вокруг себя весь день, и вот щелчок:
Мягкое грянуло упасть, короткий скок,

И небывалое, напрягшись, задрожало,
И снова мягким вдруг и липким стало…
                ***

Всё кончилось неясно, - закачавшись,
Я рвал себе, а он – себе, обнявшись

Со мной, он вырвал мякоть…  Рядом тлело
И остывало кованое тело,

Которое он, примеряя к глазу,
Принёс сюда. До этого ни разу

Я не слыхал такого острого укуса
Невидимых зубов, не знавших вкуса,

Не бравших ничего на пробу.
Так я отвлёкся, и понюхал воздух,

Что бил в глаза, -  так я отдал ту мякоть,
Что стала испускать из шкуры слякоть…

За новый запах я отдал добычу!
Стал грызть, где пахло деревом, и в тычку

Глотнул с железных дырок – как глаза! –
Затяжку. Злое, нервное: «Нельзя!»

Остановило всё. Мы взяли жизнь.
И, кто почём, мы ею увлеклись

Обратно в дом. Какие-то осколки
Сознания мне врезал дух двустволки, -

Не страх, но раж, и зависть к равнодушью:
Поймать, загрызть, но не нарушить душу,

И не засунуть в  плоть её мешок…
Острый, хрустящий, гордый холодок

Сквозил во всём, что дал мне в зубы день.
Но он ушёл. Я был щенок. Не зверь.
                ***

Я долго сути воли не вникал.
Был в выправке. Он разное вбивал

Мне в голову, учил меня отцом, -
Грыз тишину, сновал вокруг лицом,

И ноздри рвал, улавливая запах.
Ходил со мной по равенству – на лапах,

И рвал из горла ещё жизненную дичь,
Летучую иль пешую, - навзничь

Он с ней нырял озЕмь, ногами кверху,
И начинал неясную потеху:

Играл словами, клёкоты и кличи
Шли из нутра его, точь-в-точь, как птичьи.

Меня рвало поймать его! Так властно
Похож он был на то, что: «Взять, волк!»: ясно.

Но он не подавал приказа мне, -
О чём кричал он? Может о войне…
                ***

Я внял одно: то бешенство – охота,
И стал на ней ручным, горел от пота,

Когда мы вместе рвались в дебри леса.
Так у меня возник нюх интереса

К запаху жизни яростной, и к  красным
Каплям, живым ещё, тёплым и вязким,

К движеньям трепыхающихся крыл,
Иль лап, - ни разу их не отпустил.

Но отбирал их старший, главный зверь, -
Хозяин, - и на цепь сажал, за дверь.

Я знаю голод радостью охоты,
А цепь – как жизни ржавые остроты.
                ***

Я был неравнодушен к пониманью,
Безвыходно тянулся я к сознанью

Понять, кто же хозяин – человек
Или подобный мне? Когда он век

С меня не скидывал, играя влажной жалью, -
Я веки опускал, под их свивалью

Я чуял точно, что он мой хозяин,
Но видя, и всё чаще, мрак отчаин

В его тёмных глаза, - я трепетал,
Но двигался к нему и приставал

Понять его печаль, - не поддавалось…
Я выл сочувствьем – плеть тут упражнялась

По мне… Я утихал грызясь, не сразу,
Тогда лишь, когда равен был алмазу

Его прозрачный взгляд, будто пустой,
Но острый, полновесный, ножевой.

Я понял только, что жалеть накладно:
Я вырастал, чтоб было неповадно,

Умом всех его тыков, - так, не ближе,
Мы шли, не братья, разные, по жизни…
                ***

Но тЯглище пекло – недодознанье
Тянуло выть, не как гласит преданье.

Недодознание: кто он, с тройным обличьем,
То человечьим, волчьим, а то птичьим.

Я начал выть всё чаще, в тишину…
Я проводил его, - как названо, в гробу, -

В каком-то коробе, с прозрачными руками,
Со странной тишью, спящими глазами

И мёртвым языком, что было редко…
Мне дали, с водкой пролитой, объедков,

Ходили вкруг меня, трепали вдруг
На слух мой, что я был ему как друг,

И что меня должны за то оставить…
И, торопясь. Пошли в дом дальше славить.
                ***

Я помню его ходки по двору
Ночному, как он часто в конуру

Влезал трепать меня своим рассказом,
Как выл, почти как я, таким же глазом

Смотрел в ночную, видёл всё, потьму,
Но больше не давал выть никому…
                ***

Пришла пора, и стало не накладно
Мне песню петь о нём, - все знают ясно,

Что я тоскую,  - знать бы почему…
Не ясно до сих пор и самому.

Я не кляну за битые кнутиной
Бока, немало раз… Когда ж дробиной

Он мне решил напомнить,  кто есть я –
Я не забуду… Он вовлёк меня

В мою природу… Почему упал он? –
Они сказали, рана небывалой

Была… Но нет, никто не видел,
Как он меня, а я его обидел…

Хозяином был я  - сказала жизнь.
Ты слышишь песню? В стороне держись.
                ***

Попробовал я духа человека,
А он – кнута природы, спит, калека,

Как будто мёртв. Один лишь выдал – запах,
Что он завял, помявшись в моих лапах.

Моя природа! Что ещё пойму?
Всё сделано нехитро, по уму.
                ***
Я точно перенял его сноровки.
Я не ушёл. Храню глаза двустволки -

Искус живья любого – человека,
Иль волчьего, как выпадет от века.

На пастбище лесов уйти б пастись,
Но, как и цепь, цепляет силу жизнь,

В чём цель её – давить всему на память.
Я повторяю вслед ему, по-волчьи, «давят…»
            ***

Растут его щенки… Я близок к толку,
Что человек всё ж уподоблен волку

По сходности природы: навык давит,
И всё одно, придёт, себя объявит.

Детской паршой резвы его потомки –
Играют в бой, так рьяно, будто волки.

Я их пеку, похожие ребята,
И смотрят часто, как и он когда-то, -

С влажною жалью… Духу не врежу,
Они мои, за них я шкурой не дрожу,

За них перегрызу таким же глотку…
Я не забыл одно лишь – ту двустволку,

Её пустые, ковкие глаза,
В которых спрятана она, война…
                ***

Но если что… Не верьте – кривотолки!
Не убивают человеков волки,

Не достигают их душевных расстояний.
Моя природа… Он упал в час ранний,

Когда он вызвал мой природный дух.
Нет, не стрелял я в волчий его слух.

Он вышел серый, цвет тоски и шерсти,
И утра, и житейской круговерти,

И стал белеть, как запах изо рта, -
В его руках была она, война,

А на лице дрожали ярко тени
Каких-то человечьих сожалений…

Но вскинулась война, хрустя в прицел,
Я задавить её, смекнув, едва успел.
                ***

Память всему на свете темя давит,
И моя песня чувств былых не плавит,

Пылит по воздуху. Качается луна.
Кидает семя жизни старина.

И давит правдой молчаливая природа,
Что прав один: хранитель её рода,

В каждом из всех, отторгшихся семян.
Сегодня странный выдался туман –

Молочно-серый, он крадёт луну, -
Мою печаль не выдам никому,

И если б знать её как семя жизни,
Я б выл как человек, без дешевизны.

Но я не знаю этих чувств нисколько.
Я был рождён и был осмыслен волком.

18.04.2001