Словно хапнув –
с испугу ли, сдуру –
столько небесной манны,
сколько фантиков мятых
у дурака по карманам распихано,
расписных, охапками – ты стоишь
у руин жилищ советского домостроя,
пепелищ, что от хат остались –
и не скроешься: смотрят в спину.
Укрывает пустырь усталый
белый снег, а пустые ульи
тянут к небу чёрные угли,
кров во внутренность опрокинув.
Кто здесь жил, куда подевались?
Снялись роем и улетели?
Захлебнулись вечерним чаем,
потонули в своих постелях,
превратились в рыбье молчанье
или просто покрылись рябью,
тиной времени затянулись –
ты теперь уже не узнаешь:
невозможно, да и не нужно.
Но однажды, ногой случайно
оступившись неосторожно,
стронешь ветошь с места, которой,
те, кто жил здесь – народ безвестный –
дыры в тверди земной заткнули,
вечно-временно, безответно.