Ты прав был, Мастер, - нас учили умирать,
Но жить сложней, и мы превозмогаем это,
У той же жизни часто требуя совета,
Вкусивши дна страстей, возводимся опять.
Как тот Мюнхгаузен хватаемся за гриву -
О, не коня, отнюдь - свою! - из глубины
Разочарованности собственной красиво
Стараясь вынырнуть и выправкой спины
Всем показать - мол, не сгибаются скорбями
Берсерки гордые, воинственный народ!
Ты знаешь, Мастер, - я живу который год,
Пытаясь с жизнью примириться и страстями...
Вот только, совесть отчего-то не дает.
Гордыня ль это, честолюбие ль - увы,
Мне не узнать того, но время убегает!
К нам год за годом приближаются гробы,
Наш брат в болезнях столь бесславно погибает...
А поле боя удаляется от нас,
Мечтой несбыточной сознание тревожа...
Возможно, жизнь - она и есть сраженья час,
Но без меча герою шествовать негоже!
И там - за гранью, часто думается мне,
Не смоляные чаны адовых подвалов
Наводят ужас (это, друг мой, в стороне!),
Страшнее - совести волна в двенадцать баллов.
Она палит, поверь мне на слово, сейчас
Уже, за то, что жизнь расходуем нелепо.
Ведь были мужество и преданность у нас,
Мы ж ко всему - что не геройство, стали слепы.
Нам подавай Армагеддон, а без него,
Раздавит тишь своим покоем как лягушек.
Нас научили умирать, но - для чего?
Налей же, друг, я так устала от игрушек!