Дмитрий Киршин и его книга "Между небом и землей"
Осенью 1893 года сын инженера, директора Петербургского Технологического института, бывший титулярный советник, доктор права Кембриджского университета, всемирно известный русский композитор Петр Ильич Чайковский завершил свою последнюю шестую симфонию.
25 октября того же года, спустя 10 дней после первого исполнения симфонии в Петербурге, композитор скоропостижно скончался.
Спустя столетие, выпускник ленинградского Электротехнического института, потомок дворян, актёров, педагогов, будущий кандидат технических наук и доктор философии Дмитрий Николаевич Киршин напишет свои первые стихи:
…Без содроганий
Предстану Вечному Суду,
Где страшно нищим и пророкам,
Куда в смятении высоком
По краю пропасти бреду…
Лампада сердца догорает,
Слабеют нити бренных пут…
.........................
Поэты долго не живут –
Поэты долго умирают
Именно это состояние Большого Ухода было озвучено гениальным Чайковским в последней, названной Патетической, шестой симфонии.
А в 90-х годах века двадцатого ни Петербург, ни литературная Россия не подозревали, что два десятилетия спустя им будет представлена новая симфония – Русская симфония стиха поэта Дмитрия Киршина – книга «Между небом и землёй», чьи смыслы – темы – будут непонятным образом созвучны самой трагической Шестой симфонии Петра Чайковского.
Музыкант свой духовный строй осуществляет в гармонии созвучий: гармонии струн и воздушных струй.
Поэт – в музыке Слов.
И то и другое обнаружение тайны – Истины – голос Бога в мире.
Мир поэзии и музыки – Душа человеческая, над ними – Дух, нуждающийся в носителях его смыслов: пророках, поэтах, музыкантах. Смысл воплощается в разных жанрах, говорит различными языками в разные времена, принимая форму той или иной индивидуальности, но у больших художников всегда остаётся вневременным, надмирным. Об этом у Марины Цветаевой сказано: «Мировая вещь та, которая в переводе на другой язык (…) – в переводе на язык другого века ничего не утрачивает. (…) Предельно явив свой край и век – беспредельно являет всё, что не – край, и не – век: «навек» («Поэт и время» 1932).
Причастный «надмирному» творец – всегда провидец. Таким творцом был гениальный Чайковский, задумавший свою последнюю симфонию как програмную, озвучив свой век, как предчувствие трагического двадцатого.
• Отвергнув первый вариант симфонии, названную им «Жизнь», композитор по замыслу «высших сил» пишет новую симфонию, подчинив свой дар не земным канонам, но осуществлению воли «высших сил», то есть стремясь внутренне, духовно совпасть с теми законами искусства, которые этими силами предопределены.
По-видимому, это совпадение было так совершенно, что в письме В.Л. Давыдову композитор писал: «…у меня появилась мысль другой симфонии (…) с такой программой, которая останется для всех загадкой». Суть своего творчества Чайковский в письме С.И. Танееву определял тем не менее явно: «В своих писаниях я являюсь таким, каким меня сделали воспитание, обстоятельства, свойства того века и страны, в коей я живу и действую».
Удивительно, но Дмитрий Киршин – поэт рубежа ХХ и XXI веков – «своим» веком, тоже считает дореволюционный XIX в. Как человек и поэт он может сказать о себе словами Цветаевой следующее: «Может быть мой голос соответствует эпохе, я – нет». И это не просто разминование с современным громкоголосым постмодернистским литературным – шире – художественным миром. Это не приятие переставшего быть русским мира ХХ века, это глубинная тоска по утраченной гармонии.
Отсюда трагичность мотивов поэзии Дмитрия Киршина. Однако, это не предчувствие, это – знание. Поэт, пронизанный интонациями и ритмами ушедшей России, оплакивает её, скорбя о «неслучившейся красоте» своего времени.
Стимулы развития русского художника всегда заключены в русскую действительность, обусловлены историческим развитием: столкновением духовных и жизненных противоречий эпохи, сил, вступивших в борьбу за свет или тьму, противостоянием Духа и Воли: от Человека – к Человечеству, от Человечества – к Человеку.
Четыре части Шестой симфонии насыщены множеством тем, выражающих различные психологические состояния Человека на разломе Судьбы. Судьба – Эпоха. От раздумий и созерцаний человеческой души до нечеловеческих ритмов, энергий бунта, разгула демонических сил.
Главы книги Дмитрия Киршина «Между небом и землей» уже своими названиями раскрывают программу Патетической симфонии: «За веру и Отечество», «Русский сын», «Из книги Небытия», «Времена души», «На грани прощания».
И как же удивительно сопрягается кредо творчества поэта Дмитрия Киршина с кредо гения русской музыки: «творит Господь, а я здесь – только для поклонов. Заслуга мастера – не в творении, а в сознании пути». (Д. Киршин. «Черный квадрат»).
Далеко не мистику, суровому критику творчества Чайковского С.И. Танееву однажды приснился сон, о котором он поведал в своём дневнике: «Видел здесь сон, произведённый на меня сильное впечатление (…) мне представились музыкальные мысли Петра Ильича в виде живых существ (…). Похожи они на кометы – сияют и живут. Под ними люди (…). Это будущие поколения. Мысли эти входят в головы этих людей, движутся, извиваются, и не смотря на протекающие века (…) остаются такими же живыми и сияющими». (7 сентября 1896).
Вступление: ЗНАКИ БЕДЫ
Я поклялся на Книге Книг
Рассказать, чем неистово жил
Обезбоженный материк
На руинах церквей и могил.
Дмитрий Киршин
Вступление Шестой симфонии Чайковского подобно эпиграфу .
У композитора, как и у поэта, исходная мысль – это зерно всего цикла. Тема вступления – мучительное размышление, сопровождающееся человеческими интонациями-вздохами. Мелодия альтов – источник целого ряда тем симфонии, застывает на паузе, вызывающей ощущение тревожного предчувствия.
Я зарекся что не собьюсь,
Но из памяти рвётся беда:
Веком загнана Тройка – Русь –
Ни души, ни огня, ни следа.
Первая часть: ВЕК ПОСТАВИЛ НА КРАСНОЕ
На всех трагедиях и сквернах –
Клеймо порывов вольнодумных:
Пролог – безумие неверных,
Финал – неверие безумных
Дмитрий Киршин
Первая часть симфонии содержит ряд тем-образов, состояний не-стояния, непрерывного движения, развития. Темы контрастируя, вступают друг с другом то в диалог, то в непримиримую борьбу, отвергая друг друга, терпя поражение или ликуя в победных кличах:
Я царь, потому что умею предать,
Я раб, потому что желаю казнить,
Я червь, потому что боюсь сострадать,
Я бог, потому что боюсь возлюбить.
На рубеже эпохи столкновения жизненных противоречий так явны, так велики были силы, вступившие в непримиримую борьбу, что не могли не наполнять тревогой сердца художников в предчувствии глобальных перемен.
Отсюда импульсивный, беспокойный характер первой темы, называемой главной партией, выражающей всё нарастающее чувство тревоги:
Россия, Марево. Полынь
Гул подступающей орды.
Твержу магическое «Сгинь»,
Но нарастает звук беды.
Мелодическое развитие приводит к ещё более драматически-напряженному звучанию основного мотива главной партии. Так раскручивает события «красное колесо» истории от революции 1905 года к февралю 1917.
Срывается на крик взбесившийся рассвет,
Размётан полумрак и вздёрнут на дыбы! –
Восстали, предались трагичнейшей из тщет
Потомки нищеты, державные рабы.
Страстная вовлечённость в события создает предельное психологическое напряжение. Словно кричат у Чайковского медные духовые инструменты, кричат призывая, требуя:
В пасмурном небе звоны,
Стоны над пепелищем:
Не признаём корону,
Дайте винтовки пищим!
Нищему дайте волю –
Нищий спасёт Державу!
Силой отнимет славу…
В симфонии путь борьбы и потерь сталкивается с иллюзорным образом идеальной жизни, доступной лишь в мечте, в воспоминании о счастливых годах детства, окутанных любовью:
В свой детский сон секретной дверью
Проникну из другого века.
Словно пришедшая из другого мира, иного времени звучит вокально-напевная мелодия побочной партии:
Как песня солнечной Мадонны,
Над колыбелью мамин шёпот…
Душа младенчески бездонна,
И чувства не тревожит опыт.
Свежесть, просветвлённость, дыхание незамутнённого счастья:
Июньский день зовёт счастливо:
«Купаться, ваше благородье…»
«Ваше благородье» - это ключ к тайне поэта: он пишет не о детстве в Стране Советов, но о той поре, когда:
Свисает яркий серпантин,
Пестрят на блюдах конфетти,
И бархат сомкнутых гардин
Косится в страхе на камин
Восторг, чудо Рождества:
Сияет негасимый свет
Лампады, ёлочных свечей…
Вот об этой поре «лампад», «гардин» «зеркал и хрусталя» грезит из своего времени поэт.
«Ваше благородье желает быть ТАМ, с Теми; кто Так праздновал Рождество, Святки: с Сашей Пушкиным, Мишей Лермонтовым, Аней Горенко (Ахматовой), Мариной Цветаевой.
Вот почему он не желает, нет! – не может, как и Марина «соответствовать эпохе»; вот истоки глубинного разминования с современной постмодернистской культурой.
Отсюда – манифест человека ТОЙ КУЛЬТУРЫ .
В статье-манифесте «Чёрный квадрат» поэт, родившийся в 1968 году, заявляет: «Искусство второй половины ХХ начала XХI веков – искусство сказанного, лишённое духовного триединства (…). Разумное, доброе, вечное тонет в потоке безликих слов. (…) Разрушительная простота свергла Красоту с трона искусства». И далее: «Конечно, я смешон для невежественных сердец».
Дмитрий Киршин сущность творческого процесса понимает как «взять всё лучшее и отбросить всё лишнее», что «требует прозрения и меры как условий гармонии».
Гармония - ключевое слово для принятия киршинского стиха – чёткого, ясного, даже чеканного, как формула; наполненного всегда смыслом, сутью, как классический русский стих XIX века.
Как партитура Шестой симфонии, отличающаяся сложностью, тонкостью и вместе с тем продуманностью вплоть до мельчайших деталей; гениальная ясность замысла и лаконичность, совершенство выражения. Чайковский писал: «Я никогда не сочинял отвлечённо, то есть никогда музыкальная мысль не является во мне иначе, как в соответствующей ей внешней форме…».
Как удивительно это перекликается со словами Марины Цветаевой, писавшей поклонникам новых форм – «формалистам»:
«Как я, поэт, то есть человек сути вещей, могу обольститься формой? Обольщусь сутью (…). Форма, требуемая данной сутью, подслушиваемая мною слог за слогом (…) сама придёт». («Поэт о критике» 1926).
Словно не Марина, а поэт Киршин говорит о себе:
«…мир идёт, идёт вперёд и должен идти: я же не хочу, не НРАВИТСЯ, я вправе не быть своим собственным современником». Не захочет им стать и мальчик, которому предстоит узнать весь ужас надвигающейся катастрофы. А пока он спит, «прижавшись к матери щекой»:
Младенец спит спокойно, безмятежно
И, мотыльком при меркнущей луне,
Порхает в грёзах невесомо – нежно…
Чему он улыбается во сне?
Младенец не ведает, что уже:
Смеётся маленький Иуда
За ночь до Рождества Христова.
Фортиссимо! Страшный удар всего оркестра прерывает зачарованный сон, воспоминание-грёзу:
Визжание и вой ведут шальную рать
Походным гимном смут в безлюдие атак,
Под шквал передовой – возвысить, отстоять
Насилия хоругвь и мести хищный знак!..
Всё дальнейшее развитие первой части симфонии, как и поэмы «Знаки беды», обусловлено появлением нового зловещего образа. Этот образ получит своё развитие в третьей части симфонии, а пока он явлен зловещим возгласом труб и тромбонов:
Растравленное зло витает над страной
Колоссом пепелищ, разором крепостей.
Его мертвящий клич – наречие страстей –
Вмещает хрипоту, визжание и вой.
На короткий миг возникает светлая тема побочной партии, удерживаясь незначительное время, возвращаясь к скорбным интонациям вступления – предчувствия. Так в светлый рождественский стих врывается тема отверженности, предощущение беды:
Снег заметает божий след..
Творцом покинута Земля
.........................
Ребёнок с обликом Христа…
Ему в изгнании немом
По миру суждено брести,
Горя болезненным огнём…
И нависает не детское восклицание:
…Кому нас, Боже, хоронить?
Заключительный эпизод первой части носит скорбный характер, напоминая собой траурное шествие. Ещё ранее прозвучит мотив «Со святыми упокой».
Часть вторая. ДОМ НА ПЕСКЕ
Какое дивное виденье –
Красавица минувших лет!..
В ней – таинство и вдохновенье,
Её глаза рождают свет…
Дмитрий Киршин
Вторую часть симфонии часто называют идиллией. Раненое, тоскующее сознание тянется к совершенству: к солнечному лучу, к островку голубого неба среди мрачных грозовых туч. Тянется из бездны бытия.
Планета №. Волшебный час.
Проснулся Бог. Вернулись тени.
Рассвет. Пологие ступени
В ограду парка манят нас…
«Дом на песке» - идиллическая поэма о «прекрасном мире», «прекрасных девах», «балах», «влюбленностях». Перо поэта легко скользит по бумаге; так писал Александр Сергеевич – непринужденно, иронично, восхищенно – о «девах», предметах обожания, их «поклонниках – гусарах и гардемаринах», балах и балеринах…
Свою «поэму на песке» Пётр Ильич Чайковский пишет в ритмах вальса и мазурки … А как ещё можно передать лёгкость бытия, «желанных грёз и томных чар»?
Ритм вальса возникает как чарующий сон человека, пребывающего в «опальном возрасте»:
Не то, чтобы старость – а просто под вечер
Часы одиночества гулки…
..........................................
Обратите внимание на вальсовую трёхдольность киршинского стиха:
Еще и полвека не пробило даже
На башне - откуда -то свыше...
… ............................................
Так поэт и композитор возвращаются в пору юности, пору любовных грёз и волнений.
Гений композитора, его тонкое чутьё подсказывают написать Вальс не в традиционном европейском трёхдольном размере, но архаичном пятидольном, так часто встречающемся в славянской народной музыке. Эта пятидольность словно отдаляет композитора от светскости, современности, придавая танцу текучесть, плавность и неощутимость какого бы то ни было сильного времени во всех нечётных тактах:
Так же размывает время поэт, ибо его юность – не Здесь , но Там:
Обетованные балы!
Вы упоительно светлы
От белоснежных одеяний,
Улыбок любящих, любимых,
Горящих пуншей, глаз, признаний
И канделябров негасимых.
Туда, где существует нетленная красота и вечная гармония:
Тропой минувшею влекомы,
По следу времени пройдём
К усадьбе, зеленью сокрытой…
Усадьба – не здесь-- «на планете №», планете не существующей уже. Или ещё??? То ли частный пансион, то ли Институт благородных девиц, где обитают «пятнадцать чувственных камей, пятнадцать барышень прелестных».
Этот иллюзорный мир юных дев с их мыслями о гусарах, поручиках, есаулах, корнетах, с балами и ночными доверительными разговорами – что это? Шутка поэта-философа? Насмешка над своими мечтами? Мелодия Вальса гибка, легка, свободна, почти воздушна:
На вас так ясно, так свободно
Кружится юность напролёт –
Мазурка, полька, вальс, гавот…
И словно по-волшебству в оркестре Чайковского звучит тема мазурки – царицы бала. Оркестранты в поэме Киршина увидены глазами барышень. Это поэтический шарж:
А что до труб, то я признаться,
Хочу в объятья трубача…
.............................
Кругом сплошные скрипачи,
А то и хуже – кларнетисты…
.............................
Флейтист – надутый истукан,
Ударник – мямля и подлиза…
Но появляются в оркестре скорбные интонации и смех стихает. Снова возвращаются образы печали и горестных стенаний. А нисходящая гаммообразная тема из первой части симфонии вновь возвращает нас к действительности.
И тихо листья опадают…
.............................
В траве покоятся осколки
Разбитых грёз, разбитых лир.
И глухо, скорбно воют волки…
Покинем парк. Вернёмся в мир.
Часть третья: ИЗ КНИГИ НЕБЫТИЯ
Что он замыслил – Люцифер?!
Что кроется в угрюмости надменной?
Падение божественной вселенной?
Крушение небесных сфер?
Дмитрий Киршин
Скерцо-марш третьей части Шестой симфонии – её драматическая кульминация. Это вихрь, полёт, а затем парад адских сил, торжество пушкинских «Бесов» и бесовщина романов Достоевского. Торжество Злого воинства, опустошающее не просто человеческую душу – русский мир:
Мы мчались по следу,
святое сметая –
Жестокой мечтой
одержимая стая.
Вгрызались в отчизну клыками – штыками!
И в будущей жизни мы будем волками.
Точнее – гиенами, шакалами, ибо «волкодав – прав, людоед – нет!». И как всегда непостижимо, ритм киршинского стиха совпадает с ритмом первой темы. Это тарантелла – танец людей, укушенных ядом тарантула.
Чайковским музыкальные образы злой силы были явлены неоднократно: то в мотиве феи Карабос из «Спящей красавицы», то в ритме «злого гения» из «Лебединого озера», то в мотиве трёх карт из «Пиковой дамы».
Но никогда ещё в русской музыке они не достигали такой силы торжества.
Дмитрий Киршин – человек и поэт вобравший всю боль трагедии, которую Россия ещё не знала в своей истории ни по глубине, ни по размеру – трагедии людей его века, пишет об этом десятки опусов: что это – судьба России? Или так выпал Жребий?:
Век поставил на красное –
выпало чёрное –
Цвет незрячих богов страха, боли и смерти,
В нём слилось воедино всё мрачно-покорное,
Все печали и смуты земной круговерти.
Печали и смуты революций, коллективизаций, «беломорканалов» и Гулагов, нашествие европейских варваров и новых варваров перестройки:
Он оставил потомкам долги и проклятия,
Душу, полную зла, без Отца, беспризорную.
Скорбный Божеский лик пресвятого распятия
Век поставил на красное.Выпало черное.
.........................................
.........................................
Патетическая, последняя симфония Чайковского, написана в тональности си-минор, которую со времён Баха называют чёрной, траурной.
Чуткое слуховое мировосприятие композитора уловило верный тон жизненных вибраций, будивших в нём музыку всё нарастающего зла.
Поэт Киршин, как и всякий большой поэт, возрастая личностно, духовно, становится от стиха к стиху всё более чутким к сути происшедшего, окуная себя по-цветаевскому выражению «взримость»: «…Май прищурился портретами – Триединым сатаной…» Маркс – Ленин – Сталин. Что знали люди, несущие портреты, о Марксе?
Вот стихи из драмы молодого Маркса «КВАЛНЕМ»:
Видишь этот меч…
Князь Тьмы подарил его мне…
Ты, Сатана, летишь в пропасть,
Я, смеясь, лечу за тобой,
И скоро я брошу человечеству
Мои титанические проклятия,
Приняв моё учение,
Мир глупо погтбнет
КВАЛНЕМ – древнееврейская анаграмма имени Христа, а произведение, следовательно, посвящено Антихристу. Об этом людям поведал действительный член Британской ассоциации психоаналитиков А. Данилин в статье «Бог века сего», опубликованной в журнале «Новый мир» в 1990 году. В большом стихотворении «Ночь торжества» Дмитрий Киршин так описывает поединок Антихриста с Мессией:
Антихриста тень и Мессии тень
Слились у бойниц крепостной стены…
Юродивый бил в набат.
Окончена битва. Всё глуше стон
Истерзанных душ, рассечённых тел –
Ликует Безбожный враг.
Ликование антихристова войска плакатно, зловеще.
И вот у труб и тромбонов звучит победно марш:
Мрачен блеск этого марша, сила которого возрастает от одного проведения темы к другому, заканчиваясь полной победой – аккордами, кодом Сатаны:
О сколько новых чисел Зверя
Восславили рабы твои!
.........................
Четырнадцать,
потом Семнадцать
И неизбежно – Тридцать Семь!
Возможно, Четырнадцатый было бы точнее заменить на Одиннадцатый. В Четырнадцатом Россия в последний раз воспряла: народные, здоровые, жертвенные силы пошли защищать народы Европы, вступившие в Первую мировую…
А в сентябре 1911 года число Зверя проступило ликом сына киевского адвоката Мордко Богрова – Богрова-младшего. Выстрелом в премьера Столыпина повернувшим Россию с пути очищения, выздоровления на путь зла.
Допущенному в камеру к Богрову раввину убийца признаётся (подлинный факт)… «Я боролся за благо и счастье еврейского народа». Счастье своего народа он мыслил так: «Столыпин ничего не делал прямо против евреев (…) Он слишком назойливо, открыто, вызывающе выставляет русские национальные интересы, русское представительство в Думе, русское государство».
Еврейский писатель Амос Озом в беседе с Львом Аннинским так объясняет это неприятие Чужого мира, недоверие к любой власти: «…похоже, этот «ген анархизма» заложен в нашем генном коде (…) и, где бы мы ни жили (…), он неизменно и властно давал знать о себе. Так же, как и явная наша склонность к протесту (…). Всевышний всё время говорит о «жестоко-выйности» еврейского народа (…), любой простолюдин (…) может вступить в спор с Всевышним…».
Такой вызов Богу психиатр А. Данилин объясняет гордыней: «Новейшая история наиболее явственно и зримо явила тип людей, которые будучи ведомыми безмерной гордыней, (…) заменяя собой Бога, тем самым призывают дьявола».
Амос Озом с ним не согласен: «Не случайно во всём мире евреи были в первых шеренгах борцов за справедливость, (…) по тому что с молоком матери впитали мысль, что каждый еврей лично отвечает за порядок в мире». (Лев Аниенский. Русские и нерусские. М. Алгоритм 2012).
«Исправлять мир» на подготовленной русскими масонами почве Февральской революции ринулась целая стая: Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Урицкий, Володарский, Дзержинский…
Ульянов-Ленин, выходец из семьи либеральной интеллигенции был, скорее, теоретиком. Практиком, движущей силой, стал Лев Троцкий.
Дмитрий Киршин напишет в стихотворении «К открытию Львом Троцким памятника Иуде Искариоту в городе Свияжске»:
Доносов ложных множатся талмуды –
................................
Справляют шабаш сыновья Иуды.
В «мессианство» «сыновей Иуды» и входивших в их свиту грузин, латышей, русских, таких как ощущавшим себя в юности Антихристом Николаем Бухариным входило:
«…картавя, гакая и окая», казнить «исконное высокое», рубить головы «людям и храмам», пускать в расход людей «за смешки и колоски…»
Поэт кричит: «Твой век Иуда – век теней». А управлять тенями так сладостно, легко:
Под расстрельными запретами
Так легко владеть страной.
Глава книги «Огарок солнца» посвящена людям искусства, стоящим на грани выбора в смутное время гибели русского мира. Что ответят они Властителю мира, похищающему Души? Душа примет соблазн зла, если на месте Бога зияет пустота. «Злой гений адского огня» - Люцифер, задумал от скуки отыскать «Того шута, / что Дьявола заставит улыбнуться»:
И найден лицедей, тщеславныий грешник,
Творца хуливший на земле.
Поэты, музыканты, художники в начале ХХ века мучительно пытались ответить на вопросы бытия, Бытия вне Бога, как «Буревестник революции» Горький:
Он ловил глазами вихри
Древней яростной стихии –
И в уме его вскипали
Вихри образов мятежных.
Или окруженный троцкистской свитой, спасавшийся от неё в пьяном угаре Есенин:
Кто ты, женщина в чёрном?
Я пью за тебя…
.........................
В упоении пью
и, таинственный траур любя,
Осушаю бокал,
переполненный мёртвой водою.
Блок, жадно ловящий «Музыку революции»:
Кто нашептал ему слова
О счастье варварского мира?!
Душа распята – и мертва
Бесплодной ненависти лира.
Оберегая жизнь плоти и души, бежали из поверженной отчизны Рахманинов, Шаляпин, Ходасевич, Цветаева:
Бежать! Бежать! Горят сады,
Дух одурманен дымным светом.
Завет калечится декретом,
Любви теряются следы.
Бежал цвет литературы , науки, философии: Бунин, Набоков, Гиппиус, Мережковский, Струве.
Оставшаяся на родине Ахматова после расстрела своего первого мужа Николая Гумилёва в 1921 г. пережидала тьму в тени своих мужей шилейко-пуниных.
Этим выстрелом в 1921 году была поставлена кровавая точка на русском искусстве.
Александр Солженицын: «Нам, русским запрещено заикаться не только о национальном возрождении, но даже – о «национальном самосознании» /Собрание сочинений. Том Х, 205/.
Место уехавших, погубленных занимают или воспевающие новое безбожное время дунаевские – багрицкие – светловы, или иронисты ильфы – петровы, или разрушители мейрхольды – эрдманы – малевичи, пытающиеся разложить на составные части не только не дающуюся им форму. но сам Дух русского народа:
Их ненависть мечтой наречена,
Овеяна легендой триумфальной,
И воплотилась в битве ритуальной
За рубище Кровавого Руна.
Итак, Люцифер призывает поэта-безбожника:
Паяц лукавый и поэт,
Гиене предъяви своё уменье!
Твой чудный дар – возможное спасенье
Ушедших и грядущих лет.
И, словно услышавший на пороге смерти голос свыше, поэт примет вызов:
Ты не всевластен. Ибо есть
И над Антихристом сияние Христово!
Кем ни рядись, тебя изгонят снова
Любовь, надежда, разум, честь.
Последний раз, как люциферский хохот, прозвучит тема зловещего марша. Но на этот раз, она будет проходить на непрерывном ритмическом движении триолями, аналогичном сопровождению уже прозвучавшего в первой части напева «Со святыми упокой».
Часть четвёртая: От БОГА – СКВОЗЬ СИРОТСТВО – К БОГУ
Столько лютых ристалищ,трагедий и смут
Совместилось в моей подневольной отчизне,
Что на вечных скрижалях ее назовут
Центром тяжести жизни.
Дмитрий Киршин
Шестая симфония Чайковского – Реквием, Месса без Воскресения.
В первой половине ХХ века Россия стала «центром тяжести» мирового зла. У русского человека - художника, философа, служителя церкви, крестьянина – выбор был невелик:
Беречь позор!
Гордиться клетью!
Не знать! Не чувствовать! Не быть!
Или, как у маршала Тухачевского, «на костях построить славу».
Патетическая, поэтическая симфония не могла закончиться традиционным для того времени жизнерадостным финалом.
Финал симфонии – траурно-погребальный, но не марш – плач! Стон!
Первый нисходящий мотив – надгробные рыдания обездоленного сердца:
Кровью живых – мёртвых пою,
Кубки сердец полню слезами.
Все достойные гибнут. Отвергнувшие Бога, разрушают прежде всего Веру:
…Иконы догорят
и станут прахом чёрным,
На месте витража
забьют пустой проём,
Науськанный вандал
на лике чудотворном
Распишется навек
в безверии своём.
Новые самодержцы, отвернувшие Бога, сняли с себя ответственность перед Ним и людьми. Вместе с Создателем оказались отвергнутыми Совесть и Стыд. В душе, принявшей соблазн зла, зияет пустота. И в этой пустоте укореняется змий тьмы.
Но змий пожирает не только людские души, но и самого себя. Большевики пожирают меньшевиков, эсеров, троцкистов пожирает Гулаг и его создатели: Ягода, Френкель, Раппопорт, Берман, Коган, Фирин, Жук. Их тоже поглотит Молох. И это расплата. За что расплачиваются, идут в «исправительно-трудовые» трудяги-крестьяне, инженеры, учёные, духовники?
Осень, мёртвым
золотом
Ты последний мой путь
выстели!..
Приговор – под серпом
с молотом:
«Десять лет»… На заре –
выстрелы.
Слышите, как спускается по ступеням, словно в подвалы ЧК стих поэта?
Слышите, как остро диссонирующими задержаниями переданы «вздохи» обречённого человека в музыке финала?
Поэту принять мир «бесноватых лжемиссий» невозможно. Как у Ивана Карамазова, душа восстаёт против Создателя, допустившего явление ада на земле.
Вызов Богу в финале симфонии звучит на фоне тремоло литавр триольным ритмом аккордов:
Снова кажется: Бог – Люцифер,приглашенный на роль?
!И ВСЕВЫШНИЙ отвечает: отвечает просветлённой полной жизни мелодией, призывающей к покаянию:
Потрясённо, отчаянно звучит мольба о прощении поэта:
Создатель мой, спаси меня от зверя,
Что тайно гложет немощную душу,
Прозрением я истину измерю
И святостью безумие разрушу.
Дмитрий Киршин словно проникая в души своих героев, показывает их больное прозрение, отчаяние. Их стремление вновь «сквозь сиротство» вернуться к Богу, исповедуясь и каясь:
Матрос: Я десять лет не целовал икон,
Не зажигал свечу в вечернем храме…
Под революционными ветрами
Калечил всё, что свято испокон
................................
Там, в октябре, языческая блажь,
Владела мной – растравленная, злая!
Теперь стою пред ликом Николая
И вопрошаю горько: «Отче наш?»
Воин: Я – владыка пустыни
бесплодного зла
И песчинка её золотая.
За безжалостный подвиг,
за ярость чела
Ты прости меня, Дева святая.
Русский в изгнании:
Ропот сердца полутёмного
Укрощается с трудом…
Проводи меня, бездомного,
в Божий дом.
Задолго до окончания работы над Патетической Чайковский записал:
«Не броситься ли в объятия Веры?»
Наверное поэтому, вторая тема финала развиваясь в восходящих секвенциях являет ниспосланный Свет:
Там, где музыка сливается с небом,
Там, где небо преисполнено Богом
Дух спасения в облаченнии строгом
Кормит нищих благодатнейшим хлебом.
Последний цикл финала: небывалый подъём с последующим спуском.
Одинокий удар тамтама. Это – смерть…
Но перед этим, как прощение, звучит тема хорального склада. Это лейтмотив всей симфонии – напев «Со святыми упокой».
25 октября 1993 г. – на десятый день после первого исполнения Патетической, как посланник «высшей силы» исполнившей своё земное существование композитор внезапно скончался, возвратившись туда, откуда пришла в наш мир его душа – в Царство Небесное.
По своему пути продолжает идти Странник – поэт Дмитрий Николаевич Киршин:
Мне суждено, печаль вбирая,
Тропой любви идти по краю –
С мольбой за нищих и калек;
Идти, пока видна дорога,
От Бога – сквозь сиротство – к Богу,
Из дома в дом, из века в век…
http://www.kirshin.ru/work/work_list_date.html
Литература:
1. Дмитрий Киршин. Между небом и землёй. Стихотворения, поэмы. Реноме. Санкт-Петербург 2012.
2. А.Альшванг П.И. Чайковский. Музыка. Москва 1970.
3. Марина Цветаева. О поэзии и прозе. Родные перезвоны №1. 1952 Брюссель.
4. Лев Анненский. Русские и нерусские. Алгоритм. Москва 2012.
Статья опубликована в «Сборнике трудов шестнадцатой конференции АРСИИ им. Державина». Культура,СПб, 2016.