Свои осколки бросаешь в море, скрывая памяти омут боли, скрывая сердце, что из песка. А ты готов ли под алкоголем, под сорок с лишним (всю жизнь в неволе), понять, что не доживешь до ста?
Ты помнишь - детство, четыре года (а сейчас двадцать четыре года), ты бегал с дедом, крича "весна"!
Но и сейчас все ещё весна.
Ты помнишь ночи, когда весна тебе дарила покой и дом, ты помнишь, солнце лилось с дождем, и ты не знал, что такое зло?
Оно пришло (ты увидел) - зло.
Ты помнишь - было тебе семнадцать? Тогда ты начал свой путь назад. Там научился ты расставаться, и там ты вдруг начинал сдаваться...
И первой трещиной был тот шрам.
Он на запястье и поперечный, ведь ты не знал, что там надо вдоль. А звезды гасли, но ты не видел, когда стелилась по листьям кровь: ты наблюдал, как заворожённый, как капли падают на асфальт. Тогда ты стал на чуть-чуть свободней, осколок первый с себя сорвав.
А сейчас - двадцать четыре года. И седина в твоих волосах. Ты носишь длинные только кофты, ты прячешь пальцами в рукавах свои заметки о той свободе (они зарублены в каждый шрам), и по спине колются иголки, немым укором бегут иголки, тебя преследуя по пятам.
Осколки боли твоих запястий холодным ветром слетают вниз...
Твои осколки немым укором шлифует моря беспечный бриз.