Мой февраль молчалив, и поэтому, верно, прям – обернул все мечты в полустёртый морозный ветер, и, надев синий шарф, прислонившись перил моста, отпускает их вверх, и они улетают в лето. Вот его – оказаться вдали.
Чтобы там повстречать мятный дождь и промокнуть под ним до кашля, ожидать затонувшие, заржавевшие корабли, улыбаться луне и тянуться к ней с крыш и башен.
Вот другая мечта – отмотать эту жизнь назад, повстречавши судьбу, в ней суметь распознать героя. Или наоборот. Рассмотреть самый тёплый взгляд, а потом и забыть, но, конечно, важней второе.
И дождаться весны, вместе с ней побежать вдоль волн, запускать журавлей из бумаги на воду в полночь, словом, красть эту ночь, а потом расстелить на пол, с потолка будут падать вокруг штукатуркой звёзды. Тишина будет мягкой, как кот, и тревожной, как солнце, и никто не узнает, кто похититель ночи.
Вот другая – однажды увидеть, как ты смеёшься. Чья – не знаю, могла б быть моей. Да моя, короче.
Мой февраль молчалив, и поэтому одинок. Он гуляет по льду и глядит сквозь него на воду, видит мачты и парус, и рядом совсем флагшток, впрочем, он не уверен. Ведь здесь, что ни глянь, всё броды.
У меня есть мечта – я хочу утонуть. Я хочу утонуть больше всего на свете. Но февраль, насмотревшись на флаги во льду и муть, отпускает её в полустёртый морозный ветер.